Книга Чары Шанхая - Хуан Марсе

Потом она все-таки попыталась засунуть бутылку поглубже в чемодан, но вдруг, вскрикнув, отдернула руку, словно ее ужалило притаившееся на дне насекомое. Из мизинца капала густая кровь.

— Пососи палец, — велел я; внимательно исследовав содержимое чемодана, обнаружил лезвие бритвы, выпавшее из футляра. — Смотри, что это было. Сейчас я схожу за спиртом.

— Зачем? Я хочу умереть. — Сусана сжала палец, словно пытаясь выдавить из него как можно больше крови.

— Не говори так. — Я обмотал палец подолом ее сорочки. Мы все еще стояли на коленях возле кровати, и она смотрела на малиновый халат сеньоры Аниты. Кровь сочилась сквозь ткань, я взял ее руку, развернул кровоточащий мизинец и, не раздумывая, сунул себе в рот. Это произошло мгновенно, она смотрела на меня с удивлением, а ее горячие дрожащие пальцы нежно касались моей щеки, словно лаская. Охваченный волнением и страхом, я закрыл глаза, и густая горячая волна наполнила мой рот, захлестнув разум: смерть от туберкулеза больше меня не страшила — лишь бы Сусана смотрела на меня и дальше, поглаживая горячими пальцами мою щеку. Но в следующий миг она отдернула руку и воскликнула:

— Что ты делаешь? Хочешь заразиться?

— Мне все равно.

— Не ври.

— Клянусь.

— А мне нет… — Она встала и вышла из комнаты.

Я закрыл чемодан, задвинул его обратно под кровать и поплелся следом за ней вниз, по-прежнему чувствуя горячую сладкую кровь, блаженную лихорадку желания, ее нежные прикосновения и мои собственные брезгливость и страх.

2

Она лежит на спине, положив под голову согнутую левую руку, ее бледное лицо обращено ко мне, виден отрешенный взгляд запавших глаз, в волосах желтая гвоздика; черный плюшевый кот, словно охраняя хозяйку, замер в изголовье, голубое одеяло живописно свисает с кровати, железная плита придвинута почти вплотную, на ней стоит кастрюля с дымящимся эвкалиптовым отваром; позади — высокое окно, в котором виднеется плакучая ива в запущенном саду, а вверху — основной элемент наивной композиции — грозная труба, извергающая черный зловонный дым на стеклянный домик, где лежит больная девочка…

Таков был мой неумелый грустный рисунок. В один прекрасный день я наконец его закончил, и Форкат одобрил мою работу, дав несколько полезных советов: гвоздика из желтой превратилась в красную, а мертвенно бледный лоб, погасшие щеки и обнаженные ноги Сусаны приобрели оттенок слоновой кости. Мне так и не удалось придать выражение скорби ее прекрасным, часто веселым и лукавым глазам, но это меня отнюдь не огорчало. Сама Сусана бросила на портрет мимолетный презрительный взгляд.

Вопреки моим опасениям, капитан Блай остался доволен и поспешно засунул рисунок в папку с петицией. Мы собрали всего четырнадцать подписей, но капитан надеялся, что рисунок, изображавший бедную больную девочку, чахнущую в удушливом дыму, растрогает сердца горожан и те станут более уступчивыми.

Я немедленно приступил ко второму рисунку, точной копии первого. Отличаться должна была только лежащая в кровати Сусана: я обещал нарисовать ее мечтательной и романтичной, в зеленом узком чипао. Но задумчивая поза и экзотическое одеяние не получались. Я начинал новый рисунок и бросал: либо он не нравился Сусане, либо мне самому. Но вдруг я быстро и довольно небрежно набросал силуэт Сусаны и раскрасил шелковое платье со стоячим воротничком и разрезом на юбке, в котором она и вправду смахивала на китаянку; в этом новом рисунке было что-то неуловимое, неожиданно он мне понравился, что, скорее всего, объяснялось случайным сочетанием цветов, а вовсе не моим талантом рисовальщика: кольца черно-зеленого дыма, изрыгаемого трубой и витающего над головой лежащей Сусаны, казались куда более грозными, чем на первом рисунке, будто и в самом деле угрожали хрупкому миру больной девочки, грезившей о дальних странствиях, и нежным восточным шелкам, в которые она была одета. Как раз в тот день Сусана рассказала, что, по словам Форката, некий английский пакетбот под названием «Манчкин Стар» дважды в год, в апреле и октябре, совершал рейсы из Ливерпуля в Шанхай с заходом в Барселону.

— Юбка выглядит по-другому, — возмутилась она, когда я показал ей рисунок. — Ты неправильно рисуешь. Внизу разрезы закругляются…

— Ничего подобного, — возразил я. — Я видел в кино, они как раз такие. Спроси Форката, если не веришь.

Она отложила рисунок, смочила одеколоном платок и протерла грудь и лицо, потом взяла колоду карт и принялась раскладывать пасьянс на доске для парчиси.

— Как долго он не идет, — сказала она наконец. — Чем жарче день, тем дольше сиеста. Может, разбудим его? Поднимись посмотри, что он там делает.

— Когда-нибудь он на нас разозлится.

— Брось свои дурацкие карандаши и ступай наверх, — настаивала Сусана. — Уже поздно, пора просыпаться… Ну пожалуйста, Дани.

Его комната всегда была открыта, однако я постучал в дверь костяшками пальцев и подождал ответа. Обычно Форкат спал на спине в одних трусах, а его таинственные руки мирно покоились на животе, но в тот день он уже был на ногах, принял душ и неторопливо причесывал гладкие волосы, стоя перед зеркалом в своем диковинном черном кимоно и сандалиях на деревянной подошве.

— Мы думали, вы еще спите, — растерянно проговорил я.

— Кто это мы? — улыбнулся он. — Ты или Сусана?

— Мы оба…

— Замечательно.

Он бросил расческу на кровать, улыбнулся и положил большую горячую руку мне на плечо. Мы направились к винтовой лестнице. Он пропустил меня вперед. Миновав сумрачный коридор, мы вышли на залитую солнцем террасу, где застали Сусану за привычным занятием; она выщипывала пинцетом брови, держа перед собой зеркальце. В коридоре пробили часы. Внезапно она вскочила, словно ее подбросила невидимая пружина, отложила пинцет и уставилась на фотографию отца, стоявшую на ночном столике. И прежде чем Форкат вновь перенес нас в багровый рассвет, окрасивший в цвет крови реку Хуанпу и увядшую желтую розу на рояле в гостиной Чень Цзинфан, Сусана, закрыв глаза, несколько секунд неподвижно сидела, глядя на портрет Кима. Дождавшись, когда раздастся последний, шестой удар, наш косоглазый рассказчик уселся на край кровати, покашлял, прочищая горло, и медленно начал свое повествование. Вскоре перед его мысленным взором тоже возникла роза…

3

Подойдя к роялю, Ким берет розу и пристально изучает ее, словно в увядших от зноя лепестках, в ее остывшем желтом огне скрывается ключ к тайне. Вчера вечером эта роза украшала один из столиков в «Желтом небе». Здесь, на рояле, она появилась уже после того, как он лег спать.

Он расспрашивает Айи, но ничего не может добиться. Дэн уверяет, что ему тоже ничего не известно, но под взглядом Кима растерянно опускает глаза и робко отвечает, что розу, вероятно, принесла горничная-сиамка… Ким хватает слугу за лацканы.

— Дэн, слушай меня внимательно. Я отвечаю за безопасность мадам Чень и буду выполнять свою работу на совесть, даже если это не угодно тебе, кому-то еще, а может, и ей самой. Так что ради безопасности госпожи выкладывай все, что знаешь, или я отдам тебя на съедение крокодилам, несчастный китаец… Я не шучу. Вечером госпожа легла, жалуясь на мигрень, и сказала, что никуда не пойдет. Но она изменила свое решение. Я прав? Отвечай!