Книга Вожделение бездны - Елена Черникова

- Да ты совсем расклеился, - огорчилась Аня. - Может, пойдёшь доспишь?

- Я думаю, наши отношения нереалистичны, - ответил он.

- Но реальны, - уточнила она. - Паронимия. Нормальная парность.

- Мой любимый писатель жизнь отдал парности. "Поэтому есть повод подозревать, как это ни покажется невероятным, что в данном виде и в данной местности не все птицы нравятся друг другу и, естественно, не все спариваются", - невпопад размялся учёный.

- Блеск. Это понравилось бы моему папе. Он тоже спаривается не со всеми, каждый раз недоумевая - почему?..

- Анюта, почему ты такая? Не бывает: умная, красивая, богатая, добрая - и всё в одной! Помнишь, в первую встречу ты спросила "куда?", я сказал "в кино" - и стало кино. Я только границы кадра не ощущаю, но кино - точно. Огромный экран, современный звук, объём и квадро, и всё прочее, включая запахи, новизну, водку, молодку, но - кино! Как мне побороть это?

- Зачем бороть? Само пройдёт. Ты всё раздал вчера? - внезапно перейдя с лирики на прагматику, решительно спросила она.

- Почти. Откуда ты знаешь, что я делал? - почти не удивился он.

- Я, как ты выразился, умная и в школе проходила композицию, сюжет, фабулу… Всё пока без неожиданностей. Ну ладно, ладно! Я видела, что твоя пирамида утратила три кирпича.

- Я банален? Или ты влюбилась?

- Ты предсказуем. Не знаю, конечно, дальнейшего, но пока всё ясно.

- Пойдём, ты поучишь меня прыгать за теннисным мячиком!

- И это просматривалось, конечно. Только нагрузка на сердце после вчерашнего… нет. Лучше пешком погуляем, покажу тебе нашу латифундию подробнее.

- Ты омерзительно умна, - фыркнул Кутузов. - И вызывающе образованна. Будь ты

моя студентка, я ставил бы тебе двойки, приговаривая, что всё списала. В твои-то годы! Цитатник ходячий…

- Сам такой. Больной, слушайтесь врача. Вам ещё столько предстоит!

- А сколько?

Гулять по новым латифундиям Подмосковья простой профессуре обыкновенно не доводится. И всё изумляет.

Конечно, Кутузов читал о ландшафтной архитектуре, но ступать по-свойски, без входного билета, не чаял. Аня восторженно показывала прозрачные пруды,

горбатенькие мостики, раскидистые террасы, прохладные фонтаны, увитые беседки, а Кутузов молча давил в себе возбуждение классового чувства. Откуда вылезло?

- Может быть, ты подумал о профессорской зарплате?.. Никогда и тому подобное? - бесцеремонно прочитала его мысли Аня. - А в Эрмитаже тебя тоже мутит?

В обед, вкусив целительного хаша, Кутузов окончательно воскрес и восстал.

Вчерашний парад незаконного юродства вернулся в память в утомительных деталях, и

профессор твердо решил идти в люди с иной музыкой. Раньше люди прятали свою суть от правящих инстанций, а теперь не прячут, и только он, вроде бы образованный человек, не заметил, что вся страна любит деньги. А не Библию.

Деньги! Выдать им всем, не понимающим величия человеческого духа! Под этим

последним он понимал язык, образы, понятия и прочие кванты социальной психологии.

Иные коннотации "духа" не рассматривались, поскольку чувствительно намекали на "душу", а у этой платформы его бронепоезд никогда не останавливался.

Эвересты денег, околдованная Россия. Бескрайнее поместье, приютившее странника и страдальца, вызывало бурные и крайне противоречивые чувства.

Кутузов обнаружил изменения в модусе бытия сограждан и неприятно поразился: когда успели?

Лично ему деньги нужны быстро и правильно, основательно, объяснимо: лечить и спасать залитую кофе, рваную, с отшибленной доской любимую подругу в серебряном окладе, с эмалями, царицу, красавицу. А безнадёжно плоским черепам нужны деньги по дурацким и пустяковым основаниям - им хочется ерунды; на деньгах помешалась Россия. Надо сделать и дать им деньги. Не дать им сделать, а сделать и дать, и посмотреть, как уникальные индиго и небрежные сантехники наперебой распахнут робкие сердца подлой мишурной истине, которая зашуршит и зазвенит по карманам. Презираю.

Закрывшись в библиотеке, Кутузов ходил кругами, оглядывая свою пирамиду. Кутузов любовался ею, как Горький - будущими людьми, ну, теми, которые будут любоваться друг другом!..

Которых нет и никогда не будет. Все ошиблись. И ты, великая нечитаемая Книга, тоже ошиблась, и Моисей твой, и… сама знаешь. Никто тебя не хочет. Один лишь вор нашёлся, добрый человек, стянул привычно, а загадку великую нечитаемую по себе оставил. Приятный, милый, таинственный воришечка, умыкнувший у спящего на

лавке профессора потёртую старую Библию. Кто ты, голубчик? Отзовись! Я хочу лишь одно спросить: если бы в сумке лежали деньги, ты бы взял Библию?

Всеобщий эквивалент, так вашу, классики бородатые, растак.

Глава 32

Поётся там, где и воля, и холя, и доля. Пой песню тот, у кого голос хорош. Шары, бары, растабары: белы снеги выпадали, серы зайцы выбегали, охотнички выезжали, красну деву испугали; ты, девица, стой, красавица, пой!

Магиандру нежно, до влюблённости понравился бородатый полупастор и его стиль. А перевод, выполненный лучшими русскими умами науки, Тимирязевым, Сеченовым, Мечниковым! По выразительности описаний, гибкости фразировки, вообще по изобразительной силе - почти Чехов! А научный подвиг, чудные, прекрасные подробности, крылья, лапки, хвостики, - Дарвин описывал мир и фауну с нежностью

и страстью, - оторваться невозможно. Симфония. Поэма. А дело, навек пришитое ему одному, в то время как в победе обезьяны виноват фабрикант и меценат Энгельс! - несправедливо.

У Дарвина всё дерзкое и сомнительное выражено так изящно, мило! "Что касается до величины тела или силы, то мы не знаем, произошёл ли человек от какого-нибудь сравнительно малого вида обезьян, вроде чимпанзе, или такого мощного, как горилла; поэтому и не можем сказать, стал ли человек больше и сильнее, или, наоборот, меньше и слабее своих прародителей".

Сомневается! Мы, говорит, не знаем! Выросли мы либо усохли - науке не известно. Добела закипая от основной мысли Дарвина, юноша мучительно восторгался плавной медлительностью подачи, педантичной красотой и тщательностью учёной отделки текста.

"При этом нужно, однако, иметь в виду, что свирепое животное, обладающее большим ростом и силой и способное, подобно горилле, защищаться от всех врагов, по всей вероятности не сделалось бы общественным. Последнее обстоятельство всего более

помешало бы развитию у человека его высших духовных способностей, как, например, симпатии и любви к ближним. Поэтому для человека было бы бесконечно выгоднее произойти от какой-нибудь сравнительно слабой формы".

Лапочка! Он выбирал нам, слабоумным, выгоды! Мотивировки любви к ближним! Он и сам, выходит, решительно не доверил бы общество горилле. Он понимал, какие беды несут грубость и неотёсанность вкупе с победительными зубами, - ах, солнышко!