Книга Скала эдельвейсов - Марина Серова

Именно поэтому папа и предложил мне саксофон. Сначала я сопротивлялась: что я горнист, на трубе играть? Но, вслушавшись в звуки джаза, поняла, что саксофон – мой инструмент. Мой, потому, что свободный от точного повторения нот, потому, что прекрасен в импровизации, потому, что не подчиняется правилам. Конечно, я брала за основу произведения композиторов, писавших для этого инструмента, но всегда меняла мелодию в зависимости от настроения, времени года, наличия или отсутствия желания похулиганить. Сейчас я поняла, что соскучилась по инструменту и настроение у меня – не очень. И думается лучше всего под непредсказуемые, постоянно меняющие ритм и течение звуки. Кто сегодня? Нейгауз или Рахманинов? Пожалуй, Рахманинов.

Откровенно говоря, некая каверза, способная быстро поставить на место зарвавшуюся Лику, пришла мне в голову сразу. Но не была ли она слишком безрассудна и жестока по отношению к ней? Что, если девица, после того, как ей прижали хвост, слегка задумалась, изменила некоторые свои взгляды на жизнь, переоценила ценности?

Саксофон издевательски хрюкнул, словно ответив на эти мои размышления. Как же, пересмотрела жизненные ценности! Чего же она так липнет к жениху находящейся между жизнью и смертью подруги? Слепая любовь, для которой не существует ни преград, ни нравственных принципов? Бывает. И иногда даже служит оправданием бесчестных поступков влюбленных. Но обычно эти поступки спонтанны, непродуманны, Лика же предусмотрела все до мелочей, составила четкий план травли подруги и лишила ее не только любви, но и карьеры, материального благополучия, голоса, мечты.

Хорошо, пойдем на компромисс. Для очистки совести устроим ей маленькое испытание. Пройдет с честью – оставим в покое, не пройдет – завершим начатое.

Олег только вчера жаловался мне на то, что ему приходится вести себя в больнице как партизану в штабе СС. Катерина Ивановна совершенно перестала контролировать себя после того, как с него сняли подозрение в покушении на убийство Ольги. Едва он появлялся ей на глаза – на голову его обрушивались проклятия. Катерина не считала нужным как-то контролировать свои эмоции и вела себя шумно, театрально, с заламыванием рук и обещанием геены огненной. А не появляться в больнице Олег не мог: искусственное поддержание жизни в Ольге стоило немалых денег, подарков санитаркам и медсестрам, переговоров с другим персоналом. По совету нейрохирурга, который согласился оперировать девушку, ее жених выписал из Германии дорогостоящие лекарства, и теперь следовало проверять, не уходят ли они на сторону и не пичкают ли Ольгу «пустышками».

Из среднего персонала больницы никто не верил, что девушка выкарабкается, а наиболее сердобольные постоянно нашептывали Катерине Ивановне совет: отключить девушку от систем и позволить ей почить с миром. Олег и так метался между больницей и работой, а тут еще приходилось скрываться, просить кого-то, чтобы увели Катерину, пока он будет находиться рядом с Ольгой, подсылать агентов. Персонал веселился, Олег не находил себе места, Катерина Ивановна лютовала. Лике она доверяла, поверив, по простоте своей, ее заверениям в преданности Ольге. До нее тоже дошли слухи о позоре Лики, и теперь она еще больше привязалась к ней: как же, события, произошедшие с ее дочерью, повторяются.

Вот мне и пришло в голову, чтобы Олег попросил Лику помирить его с Катериной Ивановной. По сути, это перемирие ничем ей не грозит. Вернее, грозит только тем, что Олег действительно сможет помочь Ольге. Лика уверена, что Олег прочно завяз в ее сетях и подруга больше не соперница. Сможет проявить барышня милость победителя? Позволит себе выполнить эту бесхитростную просьбу честно – значит, не потеряна она для общества, значит, и мы поступим с ней мягко. Не сможет – пусть пеняет на себя. Лишить человека, не сделавшего тебе ничего дурного, единственной грамотной поддержки, по сути, позволить ему спокойно умирать – бесчеловечно и непростительно.

Собственно говоря, Олега в это дело вмешивать я не хотела. Актер он был никудышный, поэтому лучше всего ему удавалась роль человека несведущего и непонимающего, что происходит. Если попытаться ввести его в игру, он может все испортить. Поэтому пришлось озвучить задание Алине и Славе: до сих пор они справлялись просто виртуозно: у моей подруги всегда хорошо получалось играть роль капризной дурочки.

Сейчас для меня важна была реакция Лики, поэтому я попросила записывать все переговоры. Так как основная масса информации была мне недоступна, пришлось отправиться в больницу и найти Катерину Ивановну.

– Я пришла узнать, как обстоят дела у вашей дочери.

– Никого, кроме меня, дела моей дочери не касаются! – отрезала женщина. – Убирайтесь!

– Как же никого? А Лику? А Олега? Они показали себя настоящими друзьями. Олег до сих пор не может успокоиться, Лика пару раз забегала в больницу.

– Лика – да, а этот ваш Олег... Да он просто ждет не дождется, когда моей девочки не станет. Я знаю, я вижу это по его глазам!

– А если вы ошибаетесь? Если только он может вернуть вам вашу дочь?

– Я никогда не ошибаюсь. Уходите! Не мешайте моему горю!

– Я желаю вам, чтобы вы ошиблись, – погладила я ее по голове, как ребенка, – и чтобы друзей у вашей дочери оказалось гораздо больше, чем вы думаете.

Она резко оттолкнула меня и отвернулась. Ничего, я не обидчивая. Зато новый жучок, который недавно продал мне Шилов, надежно закреплен у нее в замысловатом ободке для волос. Я давно заметила, что она его почти не снимает.

– Катериночка Ивановна, – глуховато, но четко звучал в наушниках голос Лики, – меня очень беспокоит состояние Олечки. Вы знаете, что сейчас ее организм слаб, как никогда, любая инфекция, которая не причинит вреда даже грудному ребенку, может стать для нее смертельной.

– Как же не понять, Лика? Я все понимаю. Думаешь, зачем я целыми днями сижу перед палатой? Слежу, чтобы к ней не шастали, не беспокоили мою девочку. На днях журналиста прогнала, представляешь?

– Журналиста? И чего он хотел?

– Ты только не расстраивайся, но он и по твою душу приходил. Пытался меня убедить, что ты Олечку мою предала, сфотографировать ее хотел.

– И вы поверили?

– Что ты, деточка, конечно, нет! Я в людях никогда не ошибалась!

Обе замолчали. Я могла представить себе эту идиллию: сидят, рука в руке, глаза в тумане. Предательница и уверенная в себе самодурка.

– Вы верите в сны, Катерина Ивановна? – опять прорезался голос Лики.

– Верю. Я не рассказывала? Накануне трагедии мне птица приснилась.

– А птицы снятся к несчастью?

– Не знаю, судя по всему – да.

– И я верю. Мне вчера такой сон приснился... Даже не знаю, говорить вам или нет. Вторую ночь из-за него спать не могу.

– Рассказывай. Я уже готова к самому худшему.

– Мне приснился черный человек, – живо, почти радостно начала Лика. – Будто он пробирается в палату к Ольге, нагибается над ней и начинает выдергивать сосуды у нее из рук. Вены, артерии там всякие. Кровь из нее вытекает, а Оля наша становится все бледнее и бледнее, и никто, понимаете, никто не спешит ей на помощь.