Книга Частная жизнь Пиппы Ли - Ребекка Миллер

Дома

За месяц до свадьбы Герб уговорил меня пригласить родителей. «Без них церемония покажется тебе ненастоящей», — твердил он. К тому времени я уже несколько лет не разговаривала со Сьюки. Я решила полностью с ней порвать, но, даже подозревая, что она втайне мне за это благодарна, поначалу представляла, как мама отыщет меня и в один прекрасный день появится на пороге моей квартиры здоровая, свежая, готовая идти по магазинам или в кафе. Чуда, увы, не случилось. Семейные новости я черпала из содержательных писем отца, в которых он рассказывал о замене труб, починке бойлера, выходках моих братьев и других интересных событиях. «Мама тебя целует», — обычно говорилось в конце. Стандартная фраза звучала как насмешка: Сьюки сделала выбор и, к сожалению, выбрала не меня. «Забыть прошлое и думать только о будущем», — советовала Кэт, и в итоге ее наставления оказались очень эффективны. Со временем я перестала рыдать по маме. Эмоции капля по капле вытекли из воспоминаний о Сьюки, а ее образ повис в душе безжизненным грузом, как свиная туша на крюке у мясника.

Старший из братьев, Честер, регулярно звонил, навещал меня и даже подкидывал денег. С тех пор, как я сбежала из дому, он успел закончить медицинский колледж и стать доктором. Брат по-прежнему был мрачноватым и апатичным, только сейчас это придавало ему солидности и внушало доверие.

Набравшись смелости, я позвонила родителям и, к своему огромному удивлению, услышала голос Честера.

— Мама не в том состоянии, чтобы ехать на свадьбу, — объявил брат.

— В смысле?

— Она болеет.

— Чем?

— Ну, долго объяснять.

В следующие выходные мы с Гербом отправились в Коннектикут. Дес, как мог, старался меня отговорить, но я твердо решила увидеть маму. Когда подъехали к Дельтонфину, я заметила: на родительском доме лупится краска. Интересно, скоро папу отравят на заслуженный отдых? Так непривычно было звонить в парадную дверь! В детстве я только черным ходом и пользовалась. Однако детство прошло, теперь я здесь чужая… Дверь открыл Честер, мы обнялись. Стоявший за его спиной Дес заметно ссохся, сгорбился, под глазами появились багровые мешки, волосы посеребрила седина. Поцеловав меня в лоб, папа провел нас с Гербом в гостиную.

Сьюки сидела на своем любимом диванчике в стеганом розовом халате, надетом поверх платья, такого большого, что оно казалось чужим. Господи, она ссохлась в щепку, в мумию! Сьюки всегда была миниатюрной, а сейчас превратилась просто в сморщенную карлицу с лодыжками толщиной с детское запястье. Редеющие волосы собраны в конский хвост, глаза блестят — не человек, а кукла. Моя мама исчезла…

Герб был потрясен. Вообще-то его отстраненно-насмешливую броню пробить ой как непросто, но Сьюки это удалось играючи.

Увидев нас, мама вежливо улыбнулась, демонстрируя новые коронки.

— Хотите чаю? — Голос не изменился, лишь от коронок появилась чуть заметная шепелявость. Правая щека сильно дрожала — и давно у нее тик?

Страшно захотелось сбежать.

— Да, спасибо, с удовольствием! — ответил Герб и, присев на краешек стула, восхитился маминой гостиной. Сьюки просияла, а когда Честер налил чаю, безостановочно дергаясь, сделала глоток.

Повернувшись к Десу, Герб спросил его о ценах на недвижимость в этой части Коннектикута. Они выросли? Насколько? А прихожан становится меньше? Больше? Как интересно! Содержательная беседа продлилась минут пять, и повисла неловкая пауза.

— Я очень счастливая женщина, — объявила Сьюки, — Господь послал мне четверых детей!

— Пятерых, мам, — поправил Честер.

— Пятерых детей! — с фальшивым изумлением повторила она. — Надо же, я и забыла!

Сьюки хихикнула и посмотрела в мою сторону без всякой, как мне показалось, теплоты. Неужели она меня ни капельки не любит? А я ведь была самым дорогим ей человеком! Может, мой образ вызывает у нее не больше эмоций, чем ее у меня? Где же мама? Где она, черт подери?! Стоило взглянуть на Сьюки, глаза наполнялись слезами, но их никто не замечал, и я то и дело вытиралась платочком, совсем как при аллергии.

Через некоторое время Дес помог Сьюки подняться на второй этаж: пришла пора отдыхать. Мы с Гербом встали у лестницы и махали ей вслед, словно она всходила по трапу «Куин Мэри».[13]Примерно на середине медленного восхождения Сьюки застыла, держа спину прямо, как балерина. Дес выжидающе на нее посмотрел, а я поняла: сейчас мама обернется ко мне, она должна обернуться. Когда это случилось, острый, как игла, осколок былого чувства прорезал ее отсутствующий взгляд и вонзился мне в сердце. Откуда ни возьмись, появилось желание взлететь по ступенькам и обнять маму. Мышцы ног уже начали сокращаться… но что-то меня остановило. Свет в глазах Сьюки погас, и она пошла дальше. Дес держал ее руку кончиками пальцев, как хрупкую ветку орхидеи.

Вернувшись в гостиную, я без сил упала на диван. Понизив голос до шепота, Честер рассказал нам с Гербом, что каждые несколько часов колет Сьюки небольшую дозу амфетамина с питательными веществами. Мол, в нынешнем состоянии она живет только благодаря инъекциям. «Столько лет морила себя голодом!» — горестно качал головой брат. Я вспомнила толстую бабушку Салли, а еще как Сьюки, стоя у плиты, щипала рисовый пудинг и никогда не сидела с нами за столом дольше пяти минут. Она начала принимать наркотики, чтобы меньше есть, но при этом не терять энергию, чтобы быть идеальной женой и матерью. А потом наркотики стали самой частью ее. Боже, я так подло с ней обошлась…

Я дала себе слово, что через неделю приеду снова. Приеду, сяду у ее кровати, и мы обо всем поговорим. Через неделю, не сейчас. Сейчас я не готова, сейчас еще не время…

Однако, закрутившись со свадебными хлопотами, я поездку отложила. И маму больше не видела. Через месяц она умерла. Ее нашли, как рассказывал Честер, на кровати, полностью одетой, на животе стояла тарелка с нетронутым тостом.

Сейчас, если бы кто-нибудь мог исполнить любое мое желание, я попросила бы один-единственный вечер с мамой. Я объяснила бы, как сильно ее люблю, и благодаря, и вопреки всему случившемуся. Я была бы хорошей и доброй.

Послушница

Я выбрала свадебное платье нежнейшего оттенка розового, хотя сама считала его «белым с капелькой крови Джиджи». На фотографиях рядом с Гербом я выгляжу сущим ребенком. Мы венчались в церкви. До сих пор помню, как в воздухе пахло пылью, как она вилась в оранжевых и синих отблесках света, сочившегося в витражное окно за распятием. Я чувствовала себя дающей обет послушницей. Брак с Гербом казался началом новой жизни и последним шансом вернуться на путь истинный.