Книга Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

— Ева? Ты? — Он уставился на нее.

Сегодня она не сияла и не светилась. Лицо было бледное, почти белое, а глаза — огромные и черные. Или подведенные черным.

— Да, — выдохнула она, а потом, словно охваченная внезапным смущением, потупила взгляд. — Это я.

— Что ты тут делаешь?

Он почувствовал бесцеремонность в собственном вопросе и попытался смягчить ее извиняющейся репликой:

— Ведь еще так рано.

Она подняла на него глаза, темные и блестящие.

— Я просто хотела проводить тебя. До самолета.

Бьёрн поднял плечи и чуть отступил назад. Едва заметное движение, тайное установление дистанции, — но его было достаточно, чтобы лицо Евы через мгновение сделалось совершенно непроницаемым. Потом она вдруг улыбнулась, сверкающей белозубой улыбкой, в глазах появился озорной блеск.

— А, да я просто пошутила. Мне все равно сегодня ехать в Копенгаген. И я решила воспользоваться случаем и проводить тебя.

Его плечи опустились, но спина по-прежнему оставалась прямой и напряженной. И он не придвинулся ближе.

— А что ты собираешься делать в Копенгагене?

Она улыбнулась снова:

— Встречаться с подругами. И ходить по магазинам. Покупать одежду.

— Вчера ты ничего про это не говорила…

Она пожала плечами, глянув на него:

— У девочек свои секреты…

В этот же миг очередь зашевелилась. Началась посадка. Ева взяла Бьёрна под руку и потерлась щекой о шерстяной рукав.

— Но если ты хочешь ехать один, я могу подождать следующего парома.

Бьёрн облизнул губы, посмотрел на нее и улыбнулся.

— Да ну что ты, — сказал он. — Конечно, проводи меня.

~~~

Элси уселась на край дивана, крепко держа сумочку, и посмотрела по сторонам.

В фойе было полно народу, люди всех возрастов и разных национальностей двигались туда-сюда, входили и выходили, поднимались и спускались по лестницам, присаживались на какой-нибудь из темно-красных бархатных диванов, оглядывали себя в одном из зеркал с золоченой рамой, прежде чем, отвернувшись и выпрямившись, подозвать к себе швейцара, молодого или старого мужчину, облаченного в чуть потертую униформу несуществующей армии, красную с золотым. За стойкой администратора стояло четверо мужчин в старомодных визитках и молодая женщина в черном. Двое из них, наклонившись вперед, с серьезным видом слушали постояльцев по другую сторону стойки, остальные стояли, уткнувшись в бумаги и папки. Женщина в черном улыбалась пожилой даме, но та не улыбнулась в ответ, только коротко глянула, открывая сумочку, а потом чуть отвернулась.

Было очень тихо. Как ни пытались звуки пробиться снаружи — гул машин с улицы и фортепьянная музыка из бара, — сюда, в фойе, они пробраться не могли. Люди разговаривали друг с другом, но уже в двух метрах невозможно было разобрать ни слова. Наверное, архитектор отеля невзначай угадал золотое сечение, а может, нарочно рассчитал высоту и ширину так, чтобы гасить звук. Если только дело не в этом паласе на полу. Или в том, что люди инстинктивно понижают голос, вступив в это фойе. Чтобы не беспокоить. Не бросаться в глаза. Не нарушать правил игры.

Потому что конечно же все происходящее здесь — своего рода игра. Молчаливое соглашение между всеми присутствующими. Теперь это не я, а некто иной, сейчас я живу в этом вот мире, которого никто из нас никогда не видел, но о котором, однако, все знают. Мужчина, облокотившийся о стойку администратора, конечно же настоящий английский полковник, хотя на самом деле — какой-нибудь директор пивоваренного завода. Или строительной компании. Молодая женщина, которая только что встала, расправив рукой юбку, кажется американской кинозвездой, а на самом деле — новоиспеченная девушка по вызову, волнующаяся, что не узнает мужчину, который ее заказал. Не говоря уже о паре с ястребиными носами, сидящей на соседнем диване. Поистине чета британских сквайров, он в дорогом твидовом костюме, она в кашемировом джемпере, — если бы не путеводитель у нее на коленях, на испанском языке. Наверное, аргентинцы. Другие латиноамериканцы говорят, что аргентинцы — это итальянцы, которые говорят по-испански и воображают, что они англичане. Дама в кашемировом джемпере перехватила взгляд Элси и, чуть улыбнувшись, положила на книгу ладонь, словно пряча разоблачающий текст.

А сама она? Элси перевела взгляд на собственное отражение в зеркале напротив. Светловолосая женщина лет сорока. В голубом трикотажном комплекте — жакет и джемпер — и узкой темно-синей юбке, с черной сумочкой, лежащей на коленях. Может быть, она — преподаватель. Или даже ученый из Оксфорда или Кембриджа. Или компаньонка, если притвориться, что компаньонки до сих пор существуют, и в каком-нибудь из сотен номеров лондонского отеля «Стрэнд-Палас» сидит пожилая дама и вставляет в уши серьги, покуда ее компаньонка дожидается в фойе…

Хотя на самом деле это не так. Элси с глубоким вздохом усаживается глубже на диване, облокачивается на спинку, расслабляет плечи. Шведская радистка. Сменившая униформу на цивильную одежду. Остановившаяся в отеле, несколько более дорогом, чем все прочие, в которых ей прежде случалось жить. Молча ожидающая сына. Сына, которого не видела больше года. Отражение в зеркале чуть заметно покачало головой, и она тут же отвела взгляд и стала прочесывать им фойе в поисках какого-нибудь другого предмета для наблюдений и умозаключений. Директор пивоварни сунул бумажник во внутренний карман пиджака и провел рукой по усам. Девушка со внешностью кинозвезды прошествовала к лифту под руку с мужчиной в темно-сером костюме, а пара, сидевшая на диване, вдруг поднялась и направилась к входной двери. Швейцар у входа поднес руку к полям черной шляпы, как бы салютуя.

Элси взглянула на часы. Прошло всего пять минут с тех пор, как она спустилась в фойе. Самолет из Копенгагена еще не приземлился. Бьёрн появится еще через час с чем-то, а скорее даже через два с небольшим. Надо подняться и выйти на улицу. Пройтись по Стрэнду. Поискать какой-нибудь парк поблизости. Или пробежаться до Оксфорд-стрит и обратно. Прикупить какую-нибудь одежку. Что-что, а одежку прикупить тут всегда можно…

И все-таки Элси не пошевельнулась, продолжала сидеть неподвижно и глядела на свое отражение в зеркале на стене напротив: вдруг захотелось убедить себя, что она — правда исследовательница из Оксфорда, или преподавательница какой-нибудь public school,[17]или — если уж на то пошло — компаньонка какой-нибудь злющей английской старухи, — и убедить настолько сильно, чтобы от этого изменилась реальность. Стать кем угодно, лишь бы не оставаться той, что на самом деле.

Предательницей.

Беглянкой.

Матерью, которая никогда…