Книга В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис

…День на пятнадцатый или двадцатый пить вдруг надоедало, стрелять из пневматического ружья по тазу казалось глупым, компании утомляли, начинал раздражать мусор и пробки, проросшие в траве газона, — откуда их столько? Медведев брал грабли, ставил сыну задачи, заводил газонокосилку, Настя считала убытки — они всегда у нее получались фантастическими, закрывал ворота, топил баню, кряхтел, сидел в саду, потягивая «боржоми», и удивлялся мохнатой желтизне языка — откуда она взялась, если пили чистые виноградные вина? Ну, может быть, пару раз коньяк. Коньяк, наверное, некачественный в ларьке подсунули

И если даже допустить, что он влюбится в молодую стройную девушку, которых сейчас оказалось неожиданно много — спортивных, веселых, умеющих себя держать и слушать, с ровной матовой кожей, блестящими волосами — о чем ему с ними говорить? Он может рассказать им нечто интересное, хотя бы из своей жизни, но что услышит в ответ? Как они ходят на аэробику, занимаются английским, и с кем были на дискотеке в последний раз, и какие группы сейчас в моде? Да они наверняка «Записки Пиквикского клуба» не читали, и процитируй он что-нибудь, примут его за полудурка. Это поколение Мопассана мимо себя пропустило, о Стендале не слышало. Может, и Пушкина не читали… Он никогда не чувствовал себя обделенным, не тосковал по чужой женской ласке, не искал той, которая бы поняла его всего до конца, снабдила вдохновением… Может, поэтому и написал так мало? Да и что его понимать, он прост, как палка: работа, дом, снова работа, дача, семья, собака… С Настей они тоже почти не говорили о Диккенсе, Мопассане, Пушкине — все больше о делах семейных, о работе, о том, что показывают в телевизоре. Но он знал, что Настя чувствует и воспринимает в жизни многое именно так, как воспринимает и чувствует он. За восемнадцать лет совместной жизни, как у всякого мужчины, бывало такое, о чем и вспоминать иной раз не хотелось, — Медведев называл это пьяной цыганщиной, но никогда не было любовницы.

…Медведев вернулся в Центр, сварил себе кофе и отнес в номер. Разложил в безупречном порядке бумаги, книги и приготовился работать.

В дверь осторожно постучали. «Войдите!» — крикнул через плечо Медведев и услышал невнятный голос Лайлы. Она была в цветастых лосинах, искрящейся кофточке, мягких домашних тапочках и не решалась переступить порог приоткрытой двери. Медведев поднялся из-за стола и сделал приглашающий жест рукой — входите! Лайла, смущенно улыбаясь, вошла и, держась для наглядности за голову, объяснила, что ее посетила сильная головная боль, а таблеток у нее нет. Не мог бы Сергей дать ей анальгетик, если у него есть?.. О’кей, о’кей, сказал Медведев, конечно, он даст. Он протянул ей упаковку анальгина и цитрамона, Лайла выбрала анальгин и, смущенно улыбаясь, стала объяснять, что сегодня много ездила на велосипеде, было жарко, она устала, потом ходила в сауну при финском консульстве, и вот — разболелась голова. Медведев узнал, что финский консул — ее друг, они оба любят велосипедный спорт и уже объехали пол-острова.

«Зачем на острове финский консул?» — поинтересовался Медведев. Лайла, отняв ладошку от головы, сказала, что летом на Родос прилетают на отдых около десяти тысяч финнов и финок. Им нужна помощь. Какая? Летом на остров съезжаются проститутки из разных стран, они обирают доверчивых финских мужчин до нитки. Некоторых мужчин подпаивают, они теряют деньги и документы. Им надо помочь вернуться домой… Страдают и женщины — они по простодушию знакомятся с мужчинами, возникают проблемы… Им всем надо помочь добраться до родины.

На этот раз Лайла говорила медленнее, чем обычно, внятно, и смотрела на Медведева серьезно и — как ему показалось — сочувственно, словно предостерегала его примером своих наивных и доверчивых соотечественников.

«Зимой у консула меньше работы, но все равно есть…» — сказала Лайла и, кивнув на письменный стол, поинтересовалась, как идет работа. «Спасибо, — улыбнулся Медведев. — Медленно подхожу к главному…» — «Русски толга сапрякает, но пыстра етет! — улыбнулась Лайла. — Бай! Сенкью!» — «Бай!»

Глава 3

Медведев хмуро ел сосиски с кетчупом и слушал рассуждения Анатолии о Василии Аксенове, русском писателе, ныне преподающем в Америке. В открытые настежь под потолком столовой окошки светило утреннее солнце, врывался со склона холма теплый ветерок, но настроение складывалось поганое.

Собственно говоря, сестра-хозяйка или менеджер по чистоте, как называл ее Джордж, не рассуждала, а подсмеивалась над бывшим кумиром советской молодежи за страсть к деньгам, которую она, очевидно, подметила в нынешнем американском профессоре.

За столом напротив Медведева церемонно пил кофе немецкий поэт Вернер, длинный, нескладный, избегавший встречаться с Сергеем Михайловичем взглядами, а когда встречался, то Медведев чувствовал в нем затаенную неприязнь европейского интеллектуала, живущего в аптечной чистоте квартиры, к лесному жителю — грязному, оборванному, влезшему в сапогах на ковер и желающему сесть в кресло, чтобы вести разговор на равных. Вернер не спеша пережевывал бутерброды и не спускал глаз с американского телевизионного комментатора, передающего военную сводку из Чечни. Медведев старался скрыть свою хмурость, понимая, что и Чечня и Аксенов со своими долбаными деньгами относятся Вернером на печальный счет нынешней России, а значит, и на его, Медведева, счет…

Поднявшись в свою комнату, Медведев сел за стол и побарабанил пальцами по столешнице. «Надо писать, надо писать…» — мысленно выговаривал он, постукивая ногтями по ореховой фанеровке. Он достал из тумбочки большой черный блокнот и взял авторучку.

Медведеву нравился этот подарок сослуживцев в добротной мелованной обложке. Просторные клетчатые листы трех цветов, сложенные на шведской фабрике в единый блок, напоминали со стороны обреза сухой вафельный торт.

Листы нежно-желтые — при взгляде на них вспоминались кувшинки у берега лесного озера — лежали в блокноте первыми. Медведев дал им заголовок «Греческий дневник». Распахивать кувшиночные страницы было всего приятней. Он начал их заполнять ранним утром, едва поставив в номере чемодан и выпив с Анатолией кофе. Обычные наблюдения путешественника — вдавленные в память бумаги подробности заграничной жизни.

Страницы серо-голубые, как экран компьютерного монитора, Медведев отвел под рассказы Оксаны.

И на листах густо-розовых, охлажденных голубой клеткой, вызревали фрагменты романа. Неоконченные диалоги, фантазии автора, ждущие подтверждения исторические догадки, кирпичики абзацев, на которых будет держаться глава или эпизод. Увы! — всего два десятка страниц убористого текста.

«Спирос выдал мне шелестящую кучу драхм — компенсацию за билеты и стипендию Юнеско. Надо бы скорее начать их тратить, чтобы проверить, не фальшивые ли.

Лайла стала немного приветливее — очевидно, решила, что открытый натиск она отбила, а от флирта — случись такое — убытка не будет.

Администрация Центра обещает нам экскурсию в Линдос с обедом в рыбном ресторанчике. Спирос пригласил и Оксану. Увидев ее на террасе (мы пили кофе перед походом на пляж), он обалдел, выставил грудь колесом, закурил, прошелся важно, спросил, всем ли я доволен, хорошо ли мне работается, и пригласил Оксану на экскурсию, которую он, дескать, устраивает для писателей. Оксана с благодарностью согласилась. Спирос (Спиридон, а не Дух, как я думал вначале) занимается в Центре финансами и хозяйственными делами. Поначалу я принял его за президента Центра писателя Костаса Скандалидиса, когда в первый день пришел засвидетельствовать свое почтение и приволок бутылку водки, икру, набор авторучек «Порше» и прочие подхалимские сувениры. Он улыбался, кивал, и только вечером я узнал, что президент пишет на даче роман, а этот пухлый паренек оставлен на хозяйстве, и зовут его Спирос. Президент появился через пару дней, мы с ним мило поговорили, и, к счастью, у меня нашлось, что подарить славному скандалисту с задумчивыми глазами. Мы час беседовали о разном, и он одарил меня своей книгой на греческом языке и фотографическим альбомом «Малая Азия», на английском.