Книга Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– Да. Откуда дует? – Захлопнул дверь.

Не видеть глаз, дай – погладил ее руки, ровные, пальцы кратко шевельнулись – ответ; принес ладонь к себе – прижался губами, щекой, ослеп, ее уже разжимающийся поживший рот растекался, рука соскользнула на свитер, закрыла глаза, засопела, рот трепетал и высоко расползался на выдохе, словно ее пронзало, трогало там, еще держалась – такая большая, что огонь не сразу охватил все, остается сторона, откуда смотреть, – отстранялась, покачиваясь, как выбираясь из воды, тяжело колыхая коленями в текучей юбке, с гримасой такой, будто собиралась плакать. Не замечая ничего, что могло сбить, – юношеская радость ясности: раздену, наигранная неуверенность, душный расчет: как – на ковре широко простерлась, тонула в юбке, юбка волной отступала с ее ног.

– Я перед мужиком не стану на колени… Не надо, слышь. Ну… У меня в крови смесь гремучая. Даже толкну, не скажу – простите. Я перед мужиками не извиняюсь, я тебя прошу, я на колени становлюсь только перед мертвыми. – Забрала мои губы так, что думали только руки, все – вскользь…

Постучали.

– Я никого, – летело с ее губ в перерывах. – На хрен!

Стучали, она выматерилась, мне сошло бы, но ее корябало – сдвинула меня с груди, глядела в стену, как спросонья, прихлопнув меня: молчи!

– Что такое? Кто там?

– Откройте!

– Девочки, я себя неважно чувствую. С платежками – в кассовый зал. – Прижалась ко мне. – Все вопросы – шестая комната. – Прислушивалась: уходят? Руки гладили мои плечи.

Не уйдут. Я узнал голос. Невеста. Надо открыть.

Она – дурная, губастая, кособокая, в расстегнутом плаще, наспех заглянула за меня:

– Работаете… Поймали? – Пыталась посмеяться.

Алла Ивановна отошла к зеркалу, тяжело ворочая глыбистым задом, от переносицы к затылку в голове ломилась боль.

– Я хочу. Мне, вам… – Смаргивала, трогала дверь, поднимала брови, сминала губы. – Можно вас?

На просторе я подождал, пока доглотает свое, дотрет, подсохнет.

– Вы весь красный. У вас уши кровью налились.

Сейчас и я тебе скажу.

– Знаешь, мать, девушки как кошки. Когда уж очень сильно трется о ногу, не блохи ли?

Она выпрямилась, убегала, застегнула плащ, но я – по пятам, замерзая, миновали два оцепления, я оглашал пароль за двоих.

Остановилась, тут же облапал ее высокий плотный зад, круто переливающийся в ноги, – беззлобно вырвалась.

– Я ж люблю тебя, мать.

– Я тоже.

– Попробую, ненадолго – мы ж уезжаем.

– Сходишь к Иван Трофимычу, пойдем-пойдем…

Обнимал, трогал – остановилась лишь на каком-то этаже, у кабинета.

– Поговоришь с врачом.

Никого в кабинете не видать. Я обогнул ширму – на кушетке в черном застегнутом костюме посапывал прапорщик Свиридов. Прапорщик встрепенулся, обулся в расшнурованные туфли и вышел ко мне, шлепнул по спине.

– Чего ты? Встречаю так… Я после дежурства. – Попил воды, крякнул. – За главного. Врачей – чуть. Четыре единицы без прописки угнали, а меня перебрасывают: не понос, так золотуха. Я, правда, тоже медик. Ты как себя чувствуешь? Когда ходишь – вправо не ведет? Стул хороший? Куда посмотрел, я не про то спрашиваю, круто ходишь? Глотать не больно?

– Как же раскопки?

– А-а, не забы-ил! – Он довольно заерзал. – Сам скучаю. Меня отозвали, а тут… А-а, говорить тебе даже не буду, один хрен не веришь ты нам. А? Что «нет»? Нашли клад кавказских царей! Одного злата – тридцать восемь килограмм! Браслеты, перстни, бляхи, монеты и царская такая штуковина, что на голове носют… Слышишь, клад.

– Клад.

– Не слышишь! Ты знаешь? Знаешь, что клад говорит? Царев клад у кавказов наособинку, его от племени не вывозют, ихнее знамя. Только там, где живут. И ежели он попал в Светлояр аж в тринадцатом веке, выходит, хачики племенем хотели переселиться сюда навеки. Что из этого? То из этого. Это ж доказательство восприимчивости русского народа – всех готовы принять, сделать карачун, а клад оставить себе. Как раз к визиту – у нас как раз открытость, реформы, опыт развитых… Клад – редчайший, по выделке, как современность, я ж знаю, занимался, у нас тут в соседней области два ювелирных грабанули… Царский вот этот кружок – здоров, вот по твоей башке… А ты че пришел? Подхватил, хы, какое, хе-хе, животныя?

– Как Иван Трофимыч?

– Иван Трофимыч… Иван Трофимыч. Вылеживается. – Свиридов вытянул из-под стекла бумажку. – Сердечный приступ – с этим поступил. Сейчас что-то кашлять начал, сухой кашель. Вчера – до рвоты. Одышка, он ее не замечает. Потеря веса, упадки сил. Наше колпачье понаписало – ни-че не понятно! Во – сердце увеличено, так и что? Дыхание уреженное, вдох, вдох и – перерыв. А что, как? Ноги парим, сметанки с молокозавода. По-людски бы его – до хаты пустить. Дома хоть есть кому простынь… Воды подать. Хочешь попроведать деда?

– Что он сам говорит?

– Говорит, все люди говорят, все сумасшедшие говорят. – Свиридов сызнова приложился к графину и расчесал брови. – Он свихнулся, когда на отдых провожали. Жена раньше замечала, и ты. Не молчит, нет. Крысиная болезнь, говорит. – Передразнивающе вывернул нижнюю губу.

– Это не я.

– Кто, говорит, ты? Сам подыхает. – Глядел надо мной в часы. – Ты так… Что, крысиная болезнь? Глаза опустил? Сразу молчать? Смирно! – Двигал по столу карандашницу, календарь, бумаги, ключи, лампу; шуршало, звякало, постукивало, скрипело; вскочил и оказался у меня за спиной. – Молчать?

– Ну, давай я поговорю с тем, кто его лечит.

Прапорщик дернул мой стул.

– Я его лечу! Свихнешься – и тебя я буду лечить!

За окошком – нахмаривает, дело к этому, к вечеру. Строго говоря, отдельного описания болезни я не встречал. И на него не ссылаются. Я думаю, его нет. Есть несколько упоминаний вскользь, как о чем-то понятном людям, жившим крысиным промыслом: тогда барышням шили перчатки из кожи крыс, кавалеры целовали, присягали. Кроме промышленности шевелились самодеятельные ловкачи: барышник обшивал крыс собачьими шкурами и продавал за собак редких пород, комнатных уродов. Барыня взялась искупать «болонку» – крыса вырвалась из шкур. Барышник не успел выехать – арестовали на постоялом дворе.

Мало кто знал. Крысы только расселялись, зернохранилища невелики, трубы еще не укладывали под землей, не ели в общих столовых, железные дороги редки – санями много крыс не развезешь. Почти не изучали до одесской чумы, до прошлого века. Первая отдельная о крысах книжка явилась в Крымскую войну. Упоминания о крысиной болезни начинаются отсюда и до семнадцатого года, и только в русских источниках. Всюду по-русски – «крысиная болезнь», без латыни. Сведений отцеживается небогато, есть расхождения. Сходится возникновение болезни. Слово «заражение» не подходит. Зараза – что-то определенное, что видели в микроскоп. А крысиная болезнь начиналась в человеке сразу после собственноручного убоя крысы.