Книга С птицей на голове - Юрий Петкевич

Тут опять закрутило, и стеной повалил снег.

— А каково сейчас в поле? — вспомнила мама про прежнюю жизнь. — А ты не боишься, Улечка, одна ездить в деревню?

— На выходные очень тяжело оставаться дома, — созналась та. — Не могу смотреть, как папа с Марусей обнимаются.

— Тебе пора замуж…

— И вы об этом? — обиделась Улечка; ей, может, каждый день об этом напоминают, и у меня сжалось сердце.

— Пошли с нами пообедаем, — предложил я ей. — Как раз сегодня по моему папе два года отмечаем.

— Ноги мокрые, — вздохнула она. — Сбегаю переобуюсь, а потом к вам, — обрадовалась, что есть куда пойти.

Придя домой, мама накрыла на стол. Мы сели за него и, ожидая Улечку, смотрели в окно. Снег перестал сыпать. Так мы скучали и смотрели в окно, когда выглянуло солнце. Я никогда не видел, чтобы на ветках распустившихся деревьев лежал снег; под майским солнцем он сразу начал таять. Комья снега беспрерывно то тут, то там падали с деревьев, и поникшие ветки, выпрямляясь, раскачивались. Выпавший снег должен был быстро растаять на солнце, но опять тучи и опять метель. И в эту метель по улице проехала машина с будкой, а наверху моторная лодка.

Мы долго прождали Улечку и решили, что в метель она не придет; пообедали без нее, вспомнили папу, но мама на всякий случай решила со стола не убирать, и, когда уже под вечер еще раз сели за стол, очень тихо стало в доме и страшно.

— Женись на Улечке, — вдруг начала мама. — На троюродной разрешают жениться. Такую, как она, сейчас не найдешь.

— Почему?

— Ей хоть бы за кого выйти — и она будет счастлива, а с такой и ты будешь счастлив.

— Да, — задумался я. — Не раз замечал — идет по улице навстречу девушка, увидит меня — и переходит на другую сторону. И почему они переходят на другую сторону?

После этого разговора в доме еще тише стало. Невольно я вспомнил, как у нас собирались гости, когда жив был папа, а дядя Вася пел за столом.

— А почему дядя Вася, — спросил я у мамы, — когда пел, закрывал рукой одно ухо?

— Рядом с ним за столом сидела Улечка; ей было стыдно, что отец напился, и она шептала ему, чтобы не пел, и с какой стороны от него Улечка сидела, с той стороны он и закрывал от нее ухо, — объяснила мама. — И кто мог подумать, что он забудет свою покойную Антонину Ивановну и женится на Марусе?

— Не надо об этом! — взмолился я. — Ну сколько можно? Лучше посмотри, — протянул руку к окну, — какой выпал снег!

— А вон идет Улечка! — обрадовалась мама. — Увидела нас в окне, только почему она машет у калитки и не заходит?

Я выскочил в одной рубашке. Солнце выбралось из-за тучи и сияло ярко. В его лучах каждая веточка на кусте сирени, на который лилось с крыши, блестела будто стеклянная. На улице я спросил у Улечки:

— Почему не заходишь в дом?

Она как была в мокрых ботинках — так и не переобула их. Улечка шагнула ко мне, обняла — никогда она раньше меня не обнимала; я даже растерялся. У нее было такое бледное, белое лицо, что я сразу вспомнил родителей утонувшего мальчика. И я обнял Улечку, а она зашептала мне на ухо… Я скорее побежал домой за курткой и шапкой.

— Куда ты? — спросила мама. — Что с тобой?

Я посмотрел на себя в зеркало и не узнал себя.

— Я же вижу, — повторила мама, — что-то случилось.

— Еще сам не знаю, что случилось, — ответил я, выбегая на крыльцо.

Я догнал Улечку у магазина, откуда видно реку. Среди покрытых снегом берегов она, синяя-синяя, казалась черной-черной. Волны накатывали такие, что издали видны были барашки.

— Чего оглядываешься? — спросила Улечка.

— Мама смотрит в окно, — еще раз я оглянулся. — А ты куда? Разве не пойдешь со мной в больницу?

— Я только оттуда, — ответила Улечка. — А теперь к папе…

Линию электропередачи провели через лес, где просека до горизонта, а за дорогой кладбище с церковью, в которую я сегодня ходил с мамой. К вечеру подморозило, и снег под ногами захрустел. Пока я добрался до больницы — уже смеркается; не видно памятников и крестов, но завтра утром, когда взойдет солнце, они вспыхнут в его первых лучах — и зачем надо больницу строить рядом с кладбищем?

У больничных ворот сидели старухи в толстых ватных пальто и продавали цветы. Букеты обвязаны от мороза в марлю, а у некоторых предприимчивых старух стояли столики, где под стеклянными колпаками горели свечи, чтобы цветы не замерзли. Наткнувшись на старух, я подумал — не купить ли цветов, но вовремя одумался.

В больнице поднялся на самый последний этаж, позвонил в железную дверь. Когда мне открыли — пробормотал, к кому я. Медсестра показала на одну из палат, и я осторожно вошел в нее.

— Маруся! — зову.

В больничном синем халате она лежала под одеялом, а голова закутана, как у старухи, в шерстяной платок. Она, кажется, не дышала. Очень робко и чуть ли не с ужасом я дотронулся до нее, не зная — живая ли она; еще раз шепотом позвал — Маруся скорее почувствовала, чем услышала меня, раскрыла глаза и ответила виноватой слабой улыбкой.

— Сейчас встану, — пролепетала. — Мне нельзя резко подниматься. А ты, Гриня, присаживайся. Ты знаешь, — говорит, — я родила мальчика. Подожди, скоро медсестра принесет его…

Нельзя же ей сказать, что она сошла с ума, и я спросил:

— Когда ты родила?

— После того как пошел снег. — Она едва шевелила губами, а на измученном лице опять улыбка. — Возьми стул и сядь. Не стой.

Маруся стаскивает с себя одеяло и тоже садится на кровати. Замечает, что я смотрю с содроганием на ее забинтованные руки, и протягивает их ко мне.

— Зачем ты била стекла? — спрашиваю.

— Знаешь, какой я слышала колокольный звон!

— Ах, да, — спохватился я и достал из сумки продукты.

— Спасибо, — поблагодарила она и улыбнулась кому-то за моей спиной. Я оглянулся. В палате появилась девочка в больничном халате. Маруся протянула ей мою шоколадку. — Угощайся…

— Кто это? — показала на меня девочка.

— Это мой любимый, — прошептала Маруся, и я испугался ее слов.

— Не буду вам мешать. — Девочка с шоколадкой поспешила уйти.

— Я договорилась с ней петь по вечерам в туалете, — шепчет мне на ухо Маруся, и я обнял ее.

— Не обнимай меня, — говорит. — Я как воздушный шар.

Я вспомнил, как ходил с Марусей на речку искать платок, а потом, когда возвращались, она прошептала мне на ухо, что забеременела. И я сейчас ужаснулся, что у нее уже давно что-то с головой, но никто не догадывался. И про мужчину, который подсмотрел, как она голая купалась, а потом на горке улыбался, она выдумала, и про то, как дядя Вася рыдал; но она так об этом рассказывала, что невозможно было не поверить. Тут я вспомнил нарисованные на песке фигурки, которые я сам видел, и — стрелочку с пронзенным сердцем; впрочем, она сама это и нарисовала — решил я.