Книга Ночник - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Взмахом ножа старик отрезает ей голову, а потом раскраивает ее тело на куски и раздает пассажирам.
Самолет начинает трясти. Самолет начинает разваливаться. Наш самолет тоже из шоколада – я убеждаюсь в этом, отломив кусочек подлокотника.
У человека на груди экран.
Всё, что он рассказывает, сначала возникает на экране, а потом взлетает наверх.
Он говорит:
– Вчера мы выпили с ребятами…
И на экране я вижу, как он с какими-то мужиками сидит и пьет пиво.
Небольшое четкое изображение.
Потом живые мужики с пивом пролетают через его голову и повисают над ним в воздухе.
В кресле сидит старик с ужасными зубами, кривыми и редкими.
Я разговариваю с ним, стараясь не смотреть на его зубы.
Вдруг вижу, что он очень похож на моего отца.
У папы были кривые некрасивые редкие зубы.
Наверное, если бы он дожил до девяноста с лишним лет, он был бы такой.
А вдруг это и есть он?
Я спрашиваю:
– Простите, как ваше имя-отчество?
Он смеется, брызжет слюной, поперхивается, долго кашляет…
Мы в оперном театре. После представления идем поблагодарить дирижера. У него латышская фамилия.
Что и понятно – мы в Риге. Толстый веселый мужчина в белом просторном смокинге. Мы – Оля, Ира и я – дарим ему коробку конфет.
Потом мы выходим наружу, из служебного входа, во двор театра. Ждем машину. Вот она, машина, «Волга» белого цвета. Номер «30 00», и я вспоминаю, что такой номер был у одного человека в нашем дворе.
Машина должна выехать из ворот. Но с воротами какаято незадача. Эти ворота открываются вбок, колесики едут по рельсам. Там что-то заело, застряло. Я помогаю шоферу, толкаю ворота плечом. Вот открыли. Ждем Олю, ее почему-то нет. Звоню ей. Оказывается, она ждет нас у парадного входа. Садимся, выезжаем, нам приходится объехать квартал, вот мы ее видим, она ждет нас. Только это уже не оперный театр, а кино. Не в Риге, а в Москве.
Кинотеатр «Витязь» у метро «Беляево».
Белая машина, на которой ездил сосед в Москве, богатый человек.
Вижу ее на дорожке какого-то дачного поселка.
Вижу его – бывшего соседа своего – за рулем. А на крыше оранжевая нашлепка «Такси». Он движется очень медленно – наверное, ищет адрес, ищет дом, куда его вызвали.
Я еду на велосипеде и быстро его обгоняю. Не хочу его смущать.
Смотрю, он меня нагоняет, выходит из машины.
Говорит:
– Думаешь, я стесняюсь?
Мы смеемся, жмем друг другу руки, даже обнимаемся.
Но видно, что на самом деле ему неприятно. Он очень постарел, у него немножко дрожит голова. Он лысый и смуглый – старческой смуглотой.
Какая-то женщина выговаривает своей взрослой дочери:
– Раз ты спортом занимаешься, значит, можешь учиться на тройки? Раз у тебя ребенок, значит, можешь не стричься вовремя? Раз ты в Бога веруешь, значит, можешь за ребенком не следить? Дудки-с, барышня!
Очень строгая мамаша.
Смотрю в театре спектакль под названием «Росомаха».
Какие-то шекспировские страсти про любовь и политику, но действующие лица – животные.
Волки, медведи и росомахи – злые, но простодушные.
Какую-то особую роль там играли именно росомахи.
Я думаю: «А почему бы не сделать то же самое, но про людей?»
А в коридоре на меня налетает красиво одетая некрасивая дама и орет: «Вы ничего не поняли! Вы ничего не поняли!»
Как будто прочитала мои мысли.
Шкафы, старинные книжные шкафы, красного дерева, с витыми колонками, со стеклянными дверцами, с резными карнизами, огромные и глубокие, на три ряда книг. В заднем ряду крупноформатные редко доставаемые тома, фолианты, ближе – обыкновенные, а спереди – самые маленькие, вроде изданий «Academia» тридцатых годов; и спереди еще есть место для безделушек: статуэток, колокольчиков, граненых красносиних флаконов старинного стекла, для трубок, лежащих просто так, торчащих в глиняных стаканах или покоящихся в специальных креслицах. А также для серебряных карманных часов, медных подзорных труб, толстых перочинных ножиков с перламутровыми щечками, портсигаров и бесцельных крохотных шкатулок.
У меня был такой шкаф, купленный в антикварном магазине, я помню, как его покупали, везли, поднимали, втаскивали в квартиру, потом на другую квартиру перевозили, и сейчас он стоит у Иры, и я это вспоминаю во сне, потому что это не тот самый шкаф. Тот пошире, повыше и один – а здесь они поменьше, но зато их много, целый ряд, целая стена книжных шкафов.
Шкафы набиты чудесными книгами, о которых я когда-то мечтал – даже не мечтал, мечтать не мог: замечательные авторы, завлекательные заглавия, всё невероятно интересно и желанно. И опять во сне я вспоминаю свои старые сны про книги: мне снилось, бывало, что я прихожу в книжный магазин, и вижу какие-то чудесные россыпи книг, недоступных, неизвестных. Сны эти приходили мне в конце семидесятых годов, и снились книги по философии, истории, социологии, психологии, снились книги запрещенных русских писателей-эмигрантов, снились переводы непереведенных еще европейских авторов, и был страх, что денег не хватит купить всё, что хочется, и что сил не хватит унести.
А сейчас, в сегодняшнем сне, все эти книги вот они, передо мной, и жалко только, что я их уже не успею прочитать.
Проход между Пушкинской площадью и Козицким переулком, параллельно Тверской и Большой Дмитровке.
Арка, а за ней приятный такой проулок, заполненный ресторанами и офисами, с красиво мощенным тротуаром, вывесками и крылечками, я знаю, какой он на самом деле – вот именно такой, как я сказал.
Но я сворачиваю туда из Козицкого переулка, и вдруг вижу широкую улицу. Восьмиэтажные дома из серого кирпича. Очень похоже на старую московскую окраину. То, что считалось окраиной полвека назад. НовоПесчаная улица. Газоны, деревья, редкие машины. Дождик идет.
Делаю шаг назад: опять Козицкий, сзади Тверская шумит, сухой теплый вечер, ясное небо.
Опять шагаю туда – снова широкие тротуары в лужах, дождь идет сильнее, грузовик промчался по луже и облил водой людей на автобусной остановке. Грузовик какой-то не теперешний. С деревянными зелеными бортами и номером, который написан белой краской на корме.
