Книга Комедианты - Грэм Грин

— Ну нет, — сказал Филипо. — Он настоящий. Чудовища всегда настоящие.

Посол продолжал:

— И нечего так уж сетовать на то, что мы комедианты, это благородная профессия. Правда, если бы мы были хорошими комедиантами, тогда у людей по крайней мере выработался бы приличный вкус. Но мы провалили свои роли, вот беда... Мы плохие комедианты, хоть и вовсе не плохие люди.

— Избави господи! — сказала Марта по-английски, словно обращаясь прямо ко мне. — Я не комедиантка. — Мы о ней забыли. Она заколотила кулаками по спинке дивана и закричала им уже по-французски: — Вы слишком много болтаете. И несете такую чепуху! А у моего мальчика только что была рвота. Вот, у меня еще руки пахнут. Он плакал, так ему было больно. Вы говорите, что играете роли. А я не играю роль. Я занимаюсь делом. Я подаю ему тазик. Даю аспирин. Я вытираю ему рот. Я беру его к себе в постель.

Она заплакала, не выходя из-за дивана.

— Послушай, дорогая... — смущенно сказал посол.

Я даже не мог к ней подойти или как следует на нее посмотреть: Хамит следил за мной с иронией и сочувствием. Я вспомнил, что мы спали на его простынях, — интересно, сам ли он их менял? Он знал не меньше интимных подробностей, чем собака проститутки.

— Вы нас всех пристыдили, — сказал Филипо.

Марта повернулась и вышла, но в дверях зацепилась каблуком за ковер, споткнулась и чуть не упала. Я пошел за ней и взял под руку. Я знал, что Хамит за мной следит, но посол, если что-нибудь и заметил, ловко это скрыл.

— Скажи Анхелу, что я поднимусь к нему попрощаться через полчаса, — сказал он.

Я притворил за собой дверь. Она сняла туфлю и стала прикреплять оторвавшийся каблук. Я взял у нее из рук туфлю.

— Тут ничего не сделаешь, — сказал я. — У тебя нет других?

— У меня их пар двадцать. Как ты думаешь, он знает?

— Может быть. Не уверен.

— А нам от этого будет легче?

— Не знаю.

— Может, тогда нам не придется играть комедию.

— Ты же сказала, что ты не играешь.

— Я хватила через край, да? Но весь этот разговор мне был противен. Все мы вдруг показались мелкими, никому не нужными нытиками. Может, мы и есть комедианты, но чему тут радоваться. Я по крайней мере что-то делаю, правда? Даже если это плохо. Я же не представлялась, будто не хочу тебя. И не представлялась, что люблю тебя, в первый вечер.

— А теперь ты меня любишь?

— Я люблю Анхела, — сказала она, словно защищаясь, и стала подниматься в одних чулках по широкой старомодной лестнице. Мы вошли в длинный коридор с нумерованными комнатами.

— У вас много комнат для беженцев.

— Да.

— Найди какую-нибудь комнату для нас. Сейчас.

— Слишком опасно.

— Не опаснее, чем в машине, и какое это имеет значение, если он знает...

— «В моем собственном доме», — скажет он, точно так, как ты сказал бы: «В нашем „пежо“. Для мужчин всегда важна степень измены. Тебе было бы легче, не правда ли, если бы это происходило в чужом „кадиллаке“?

— Мы зря теряем время. Он дал нам всего полчаса.

— Ты обещал зайти к Анхелу.

— А потом?..

— Может быть. Не знаю. Дай подумать.

Она отворила третью по коридору дверь, и я очутился в комнате, в которую так не хотел входить: в их супружеской спальне. Обе кровати были двуспальные; их покрывала словно застилали всю комнату розовым ковром. В простенке стояло трюмо, в которое он мог наблюдать, как она готовится ко сну. Теперь, когда я почувствовал к нему симпатию, я думал, почему бы ему не нравиться и Марте. Он был толстый, но есть женщины, которые любят толстяков; любят ведь и горбунов, и одноногих. Он был собственник, но ведь есть женщины, которым нравится рабство.

Анхел сидел прямо, опершись на две розовые подушки; свинка не очень заметно раздула и без того пухлые щеки. Я сказал: «Ау!» Я не умею разговаривать с детьми. У него были карие невыразительные глаза южанина, как у отца, а не голубые арийские, как у висельника. У Марты были такие глаза.

— А я болен, — сказал он с оттенком морального превосходства.

— Вижу.

— Я сплю здесь с мамой. Папа спит рядом. Пока у меня не упадет температура. У меня сейчас...

— Во что это ты играешь? — перебил его я.

— В головоломки. — Он спросил Марту: — А внизу больше никого нет?

— Там мсье Хамит и Анри.

— Пусть они тоже придут...

— Может, у них еще не было свинки. Они побоятся заразы.

— А у мсье Брауна была свинка?

Марта замялась, и он сразу ее на этом поймал, как следователь на перекрестном допросе. Я ответил за нее:

— Была.

— А мсье Браун играет в карты? — спросил он с видимой непоследовательностью.

— Нет. То есть не знаю, — сказала она, словно боясь подвоха.

— Я не люблю играть в карты, — сказал я.

— А вот моя мама раньше любила. Чуть не каждый вечер уходила играть в карты, пока вы не уехали.

— Нам надо идти, — сказала она. — Папа через полчаса зайдет попрощаться с тобой.

Анхел протянул мне головоломку:

— Ну-ка, попробуйте.

Это был четырехугольный ящичек со стеклянной крышкой, где находились картинка с изображением клоуна, у которого вместо глаз были впадины, и два шарика ртути. Тряся ящичек, надо было вогнать шарики в пустые глазницы. Я вертел игрушку и так и сяк. Едва мне удавалось поймать один шарик, как, встряхнув ящиком, чтобы загнать другой, я упускал первый. Мальчишка на меня поглядывал с презрением и очень недоброжелательно.

— Извини, но я не мастер на такие штуки. Ничего у меня не выходит.

— А вы постарайтесь, — сказал он. — Давайте еще!

Я чувствовал, что время, которое я мог пробыть вдвоем с Мартой, идет на убыль, как песок в песочных часах, и он, по-моему, тоже это понимал. Чертовы шарики гонялись Друг за другом по ящичку, перекатывались через глазницы и то и дело ныряли в углы. Я медленно катил их по слегка наклонной плоскости к глазам клоуна, но стоило чуть-чуть наклонить ящик, как они сразу же скатывались на дно. И все приходилось начинать сначала, — я теперь едва-едва двигал ящик, разве что кончиками нервов.

— Один попал.

— Этого мало, — непреклонно заявил Анхел.

Я швырнул ему ящичек:

— Ладно. Покажи ты, как это делается.

Он скривил губы в коварной, враждебной улыбке. Взяв ящичек и положив его на левую ладонь, он едва заметно его шевельнул. Мне показалось, что ртутный шарик даже пополз вверх по наклону, помешкал на краешке впадины и упал в нее.