Книга Семейный круг - Андре Моруа

— С мужьями следует всегда обращаться ласково, — сказал он ей как-то. — Впрочем, это народ покладистый.

Эдмон, тронутый приветливостью Манага, почти не отходил от него. Дениза сидела около Соланж и наблюдала, как они вдвоем прогуливаются по террасе и шутят.

«Он смешон, — думала она. — И не кто иной, как я, сделала смешным человека, который любит меня…»

Смотря на непринужденного, ловкого Манага, она невольно вспоминала его ласки. Она чуть ли не сердилась на Эдмона за то, что он ничего не замечает. Ей хотелось бы, чтобы он не поверил ее лжи, чтобы все понял, оскорбил, прогнал ее. Но нет, — вот он, довольный, доверчивый; он смеется, слушая болтовню соперника.

На другой день, когда они вдвоем гуляли на берегу моря, она просила Эдмона обходить крутые тропинки у обрывов, под которыми волны разбивались о розовые скалы, — какое-то странное головокружение влекло ее к пучине. После завтрака пришел Манага и предложил им прогулку на яхте. Эдмон с радостью согласился, но, как только началась качка, он побледнел и умолк. Дениза как опытный яхтсмен взялась за руль; она сама испугалась той недоброй радости, которую невольно вызывало в ней сопоставление беспомощности, слабости мужа с уверенностью и сноровкой Манага, который, с открытым воротом, бесстрашно бегал по банкам яхты, кренившейся под порывами ветра.

— Вам нехорошо, дорогой? — спросила она Эдмона с жестокой заботливостью.

— Нет, почему же… — ответил он. — Мне очень приятно.

Он совсем пожелтел.

— Внимание! — крикнул ей Манага. — Поворачиваем! Ольман, наклоните голову!

Он из-за паруса улыбался Денизе и иронически подмигивал, указывая на беднягу, а тот, склонив голову, смотрел на волны. Дениза с ужасом подумала, что наименее достойный и наименее благородный из них — ее любовник.

XVI

Она возвратилась с вокзала таким же тихим вечером, как тот, когда она уступила Манага. Полная луна заливала землю ярким светом; деревни спали в тени кипарисов; в теплом воздухе шелестел кустарник. Какие-то гигантские существа проносились над лесами и склонялись к ней, что-то шепча.

«Опять начинается, — думала она. — У меня лихорадка».

Она не могла уснуть. В эти три дня она совершала такие поступки, которые всегда вызывали у нее особое отвращение. Она лгала, обманывала, изменяла.

«Почему я не поговорила с Эдмоном? Ему было бы тяжело, зато теперь он освободился бы от меня, а я, по крайней мере, была бы честной. Может быть, написать ему?»

Но она знала, что не напишет. Она, такая сильная, вдруг почувствовала себя совсем безвольной.

На яхте она на мгновение представила себе, что муж ее упал за борт и утонул. Она вдова, богата; она выйдет за Манага. Теперь эта мысль, на миг мелькнувшая в ее сознании, казалась ей реальным преступлением. В ночной тиши до нее донесся лай фокстерьера и долгий приступ кашля Мари-Лоры. «Она задыхается… Это я убила ее!»

Она приняла большую дозу веронала, но ей все-таки не удавалось уснуть. Утром горничная, открывая в спальне шторы, сказала, что девочку всю ночь тошнило и что «показалась чуточка крови».

«Боже! Она умрет!» — мелькнуло у Денизы.

Она велела послать за доктором и встала, чтобы пойти к дочке. Надевая халат, она порывистым движением задела зеркальце, лежавшее на туалетном столике; зеркальце упало и разбилось.

— Поскорее собрать осколки, — сказала Люси. — Дурная примета…

— Замолчите! — вскричала Дениза неожиданно резко.

Потом она подумала, что это — предзнаменование и что теперь она уже не имеет права входить в детскую.

Вернувшись в буфетную, Люси сказала Феликсу:

— Не знаю, что такое с мадам, только она не в себе. Она вдруг повернулась ко мне и как-то странно на меня взглянула.

Люси была добрая, преданная женщина. Она так остро почувствовала возможность какого-то несчастья, что в течение утра несколько раз под разными предлогами входила к хозяйке. Она заставала Денизу за туалетным столиком, в полной неподвижности, с застывшим взглядом. Часов в одиннадцать она с ужасом увидела в ее руках револьвер. Эдмон дал его жене перед отъездом на юг. «Мне не хочется, чтобы вы жили в этом уединенном домике, не имея при себе оружия», — сказал он. Люси бросилась к хозяйке; та словно очнулась от какого-то оцепенения, довольно непринужденно улыбнулась и сказала:

— Не пугайтесь, Люси. Я его чистила. А вы что подумали?

После этого Феликс и Люси, посоветовавшись, решили позвонить госпоже Вилье, — тем более что у доктора им сказали, что он уже уехал из дому и возвратится только к вечеру.

Немного погодя явился Манага. Люси, поджидавшая его у входа, рассказала ему о том, что видела.

— Мне кажется, что она так разволновалась потому, что повидалась с господином Ольманом после того, как… вы понимаете… — сказала она ему с упреком. — Вдобавок, с тех пор как мадам приехала сюда, она себя плохо чувствует. Главное, вам надо бы отнять у нее пистолет.

Она доложила Денизе, что господин Манага дожидается в гостиной. Дениза все еще сидела неодетая у столика. Она ответила Люси печальным, усталым жестом. Манага вошел и ужаснулся, заметив, что она, такая стыдливая даже в минуты интимности, принимает его полуодетая, как бы не замечая этого. Он обнял ее. Сначала она не воспротивилась, потом с ожесточением отстранила его и пролепетала что-то бессвязное. Он попробовал пошутить; несколько мгновений спустя она заговорила в обычном тоне. Он сказал:

— Вам следовало бы лечь и вызвать врача. У вас начинается бред. Вероятно, от лихорадки.

— Почему вы так говорите? Разве я сказала что-нибудь несообразное?

— Нет, но все-таки… Очень прошу вас: позаботьтесь о себе.

Он вызвал Люси, взял с нее слово, что она не будет отходить от Денизы, а сам поспешил к Вилье.

— Не понимаю, что с ней творится… — сказал он Соланж. — У нее бред… Как вы думаете? Воспаление мозга? И что теперь делать? Вот история!

— Я схожу к ней после завтрака, — ответила Соланж. — Выпейте коктейль, чтобы успокоиться, Дик. На вас лица нет.

Она завела патефон и вышла. Манага и Вилье остались вдвоем.

— Вы поступили неблагоразумно, дорогой мой, — сказал Вилье. — Я осуждаю вас не за то, что вы изменили Винифред… Каждый волен поступать, как ему вздумается… Но ведь так легко выбрать женщину, которая понимает жизнь. А эту я сразу же раскусил: она восторженная, она музыкантша… Музыка, дорогой мой, это все равно что религия… Это отличная вещь, пока ее не доводят до крайности…

— Оставьте его, — сказала, вернувшись. Соланж. — Тут во всем виноватая… Возьмите стакан, Дик: я вам налила покрепче.

После завтрака Соланж побежала на виллу Ольманов и, несмотря на все свое равнодушие, была потрясена тем, что увидела. Дениза не узнала ее. Она сидела на кровати, и перед ней, очевидно, развертывалось какое-то жуткое зрелище, незримое для окружающих. Люси с трудом поддерживала ее.