Книга Римские призраки - Луиджи Малерба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Получается так, что больной и отсутствующий Зандель все еще может влиять на мою жизнь и, косвенно, на жизнь Буби (каждый раз, произнося имя Буби, я слышу собачий лай. Жалко Джано). Жаль так же, что мне приходится дожидаться смерти такого любящего человека, как Зандель, чтобы стать наконец свободной в своих поступках. У меня вырвалось слово «наконец», и можно подумать, будто я жду не дождусь его смерти. Бедный Зандель. Я свинья, но все же не до такой степени.
Съела одну за другой четыре шоколадки, чтобы четырьмя добрыми мыслями компенсировать одну плохую. Но я уже устала прислушиваться к Занделю, тогда как он, пусть и больной, мог бы позвонить хоть разочек. Или нет?
Мне хотелось бы писать как Сервантес, но я даже не пробую: знаю ведь, что никогда не сумею. Я могу открыто заявить о своей растерянности, но мог бы также решиться сжечь тетрадь со всем, что там в ней есть. Возможно, я поступил бы лучше, если, сохранив заглавные буквы на обложке, написал книгу о моей Деконструктивной Урбанистике, которую я так хорошо знаю, и не вторгался бы в колючую смесь правды и фантазии, хотя они так переплетаются в нашем буржуазном мире, а может, и во всех обществах всех времен, потому что людям свойственно смешивать правду с фантазией. Но среди всех слов, написанных в моей книге, есть одно ужасное. И вот так, как торговец узнал от жены истину о чуде Христовом, я узнаю с полной уверенностью, что Кларисса книгу прочла, ибо она не сможет сдержать свою реакцию, как невозможно сдержать реакцию на электрошок.
Я с Луччо больше не виделась и даже не желаю его видеть. Сначала хотела сходить навестить аптекаршу, но стыдно рассказать ей, как я вляпалась в такую пошлую историю. Я даже не знаю, история ли это. Может быть, лучше рассказать ей о моей проблеме со здоровьем, о головокружениях, о том, что постоянно тянет желудок. Может, она даст мне что-нибудь, чтобы я могла держаться на ногах, потому что от «Ксанакса» меня целый день одолевает какая-то каталептическая сонливость. «Ксанакс» считает, что я должна мириться с этим неопределенным состоянием и наплевать на путаницу, которая царит у меня в голове. Все пройдет.
Луччо я не желаю больше видеть. Заниматься любовью на диване, через который наверняка прошло бог знает сколько женщин… Нет, хватит. Я даже не знаю, как это случилось. Вероятно, то был момент слабости или чувство одиночества, — как говорит Валерия, желая оправдать свои мимолетные траханья. Во всяком случае, я сказала: хватит, не хочу больше видеть этого грубого человека с физиономией противного турка. Пусть найдет себе другую для послеобеденного траханья или отправляется к Top ди Квинто или на виа Салария, где найдет нужных ему женщин в избытке.
Четыре раза Луччо звонил мне по мобильнику, я согласилась на свидание, а потом не пришла. Думаю, он все понял, потому что больше не звонит. Но что мне теперь делать с моей жизнью? Мне, такой одинокой с Джано, от которого никогда ничего не дождешься?
А Дульсинея, что говорит Дульсинея?
Не могу понять, откуда взялась эта коробка вкусных швейцарских шоколадок, которую Кларисса спрятала в шкаф, под шерстяные шарфы. Зандель был бы способен подарить ей шоколад, но, по-моему, у него сейчас не то настроение для такого фривольного и светского поступка. Кто еще? Этот невежа Луччи Нерисси, с которым, как говорит Кларисса, она случайно (случайно с восклицательным знаком) встретилась в Барселоне? Возможно, я ошибаюсь, но на такой жест он не способен.
Шоколадки могут заменить цветы как благодарность за приглашение или как шаг к сближению, завоеванию дамы, но они не входят — я в этом уверен — в словарь такого грубияна. Итак, возможно, появился новый претендент на внимание Клариссы, поскольку Зандель сейчас вне игры, а Луччи Нерисси не тот человек, который преподносит конфеты. Вот я возьму десяток шоколадок, тогда Кларисса поймет, что я раскрыл ее тайну. Надеюсь, она ничего не скажет, поскольку мне не хотелось бы просто так терять пять минут на разговоры о шоколадках, они уже и так слишком долго занимали мои мысли. Известно, что долгие размышления сбивают с мысли, но думать о происхождении этих шоколадок — все равно что пытаться подвергнуть научному анализу вопросительный знак, нарисованный Клариссой, — чемпионкой по умолчаниям.
Чтобы избавиться от последствий, подарю-ка Клариссе коробку перуджинского шоколада «Бачи», тогда она сможет читать на обертках сентенции шоколадной мудрости. А я остаюсь с Сервантесом и его благородным идальго.
Кларисса безусловно обнаружит пропажу нескольких шоколадок, которые мог взять только я (прислуга вне подозрений), и, если захочет, заговорит со мной об этом. В противном случае послание темного и фривольного происхождения останется, как и множество других незавершенных высказываний, окутанным, как и наши жизни, густой сетью недомолвок. Допускаю, что за каждым посланием, словом или шоколадкой кроется обрывок истины, но на эту истину я в конце концов плевать хотел.
Стоит мне сказать что-нибудь, как я сразу же раскаиваюсь в этом. У меня тоже случаются моменты отчаяния, и порой я прячусь в ванной, чтобы поплакать без слез и без слов. Слова я заимствую у старинного итальянского поэта, из книги с выцветшей обложкой, которую я случайно нашел, приводя в порядок свою библиотеку. Поэт разделяет свое отчаяние со всем миром и видит, как звезды, луна, ночной воздух оплакивают смерть его любимой.
Упала ли роса,
А может, отряхнули
Слезу с ресницы звездной небеса,
Когда плащом ночным взмахнули?
Зачем ронять мерцающей луне
Кристаллы звезд из дымчатой оправы
На ледяные травы?
Зачем о новом дне
Почти скорбящий ветер плачет, плачет?
Ужели это значит,
Что в этой горькой жизни, жизнь моя,
С тобой расстанусь я?[17]
Бедный Торквато Тассо, как он, должно быть, страдал! Но ради него плакали звезды и плакала мерцающая луна, ради меня же не плачет никто. Правда, Кларисса не умерла, но в моей душе она еще мертвее теперь, после истории с гнусным «турком». И я изливаю душу в одиноком стоне, а потом вновь пускаюсь в свое плавание наугад, жизнь моя.
Из коробки пропало семь шоколадок, а может, и немного больше. Я очень мягко допросила свою прислугу, которая даже не знала, что коробка с шоколадками у меня спрятана в шкафу. Значит, Джано. Значит, это был Джано. Уверенности у меня нет, я не знаю, как говорить с ним, что ему сказать. Есть один выход, к которому мы всякий раз прибегаем, когда приходится решать наши недоразумения: прикинуться, будто ничего не случилось.
Этой ночью я видела два очень странных и, может быть, даже интересных сна, о которых хотелось бы рассказать Джано.
Сон первый. Является ко мне — понять, где мы находимся, я не могу, — студент, которого я никогда раньше не видела, но знаю наверняка, что он учится у моего мужа. Студент держит тяжелый мраморный бюст какого-то человека с усами и низким лбом и просит, чтобы я его представила Федерико Дзери. Надо заметить, что я едва была знакома с известным покойным критиком, и все же знала, где его можно найти. Я провожу студента в маленький музей на корсо Витторио-Эммануэле, где мы действительно обнаруживаем Дзери: он холодно встречает студента, не произнося ни слова, рассматривает мраморный бюст, потом протягивает руки и берет бюст, держит его на весу, а через несколько мгновений роняет на пол, и бюст разлетается на осколки. Непонятно, сделал ли это Дзери нарочно, что возможно, если знать его вредный характер, а может, он уронил бюст по неосторожности. Студент в отчаянии заливается слезами, а я убегаю. На этом первый сон кончается. А второй я забыла.
