Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный

Монастырем уже правил новый игумен Калистрат. Питирима по приказу Семена увезли в новый, косвенский острог. Новым игуменом отец был очень доволен, сблизился с ним, часто бывал в его обществе.

Волновали Семена вести от Анны Орешниковой. Она, вопреки их тайному сговору, не рассталась с престарелым супругом. Она отказалась последовать за посланцами Семена и велела передать, что Орешников при смерти болен; мол, не может честная жена покинуть супруга в его последние недели, а то и дни. Такой ответ боярыни привез из Чердыни Досифей, ездивший туда с вогулами за Анной. Время шло, а с сыновьями по отдельности Аника еще о делах не беседовал, пообещав, что, когда настанет нужный час, позовет к себе всех троих вместе.

3

Нужный этот час пришел!

Студеный ветер еще днем раздул морось ненастья.

Вечером над Конкором зажглись звезды и высветлился народившийся месяц...

В избе Иоаникия Строганова было в тот вечер светлей обычного: горели все восемь свечей на отростках лосиных рогов, светились перед иконостасом и аналоями все лампады, как в храме.

Аника Строганов долго стоял перед ликами святых на коленях и отвешивал земные поклоны.

Слышно было, как гуляет осенний ветер, рождая ощутимые сквозняки в избе, как под полом скребутся мыши. Ежи, пофыркивая, сновали по избе. Из рукомойника, как всегда, падали капли в деревянную бадью...

Отец не поднялся с колен, когда входная дверь отворилась и впустила в избу троих сыновей Строгановых – Григория, начавшего креститься еще в темноте сеней, Якова, побледневшего от волнения, и, позади всех, Семена. Увидев отца на молитве, сыновья остановились при входе, постояли, переминаясь. Наконец подал голос Семен:

– Пришли мы, батюшка.

Иоаникий будто не слышал, продолжал истово молиться, склонился в земном поклоне и долго-долго не поднимал головы. Наконец трижды перекрестился и встал, опираясь на посох. Знаком подозвал сыновей к столу.

– Дети мои! Добро пожаловать! В кои-то веки довелось всех троих разом обнять.

Яков и Григорий, взволнованные и торжественные, облобызались с отцом троекратно; он брал каждого за плечи и подолгу смотрел в глаза. Когда дошла очередь до Семена, отец чуть заметно кивнул сыну, будто подтверждая некую давнюю договоренность между ними. От остальных это мимолетное движение укрылось.

– Экие вы стали, сыны мои! Каждому жизнь свою печать на лицо положила! Пожалуй, за нею не сразу и мою печать разберу.

Из стариковских глаз выкатилась скупая слеза, старик смахнул ее и продолжал тверже, строже и печальней:

– Родимые мои, приходит пора проститься и с вами, и с делом жизни, и с заботами в мирской суете. Пора о душе подумать. Вот, собрал вас, последнюю свою отчую волю изъявить. Стар стал, немощен, оскудел силой и разумом. Решил покинуть мир, сыны мои, принять постриг в монашество.

– Батюшка, родимый! – залепетал Яков скороговоркой и упал перед отцом на колени. – Пошто надумал такое?

– Ты всех лучше понять меня должен. Старшой ты у меня.

Иоаникий погладил склоненную голову Якова. Григорий будто еще не поверил и растерянно ждал, какие последствия повлечет для него самого отцовское решение. Семен сжал губы, сощурил глаза и будто заранее знал, что последует дальше.

– Не покидай нас, батюшка, в сию смутную пору, – шептал Яков.

– Уразумейте престарелого отца. Притомился от житейского. В монастыре молиться за вас стану. Лобызайте святое Евангелие на верность друг другу. С открытым сердцем сие творите, все распри позабыв и разумом просветлев! Клянитесь волю отцовскую нерушимо блюсти.

Яков первый поцеловал Евангелие. За ним приложился Семен. Григорий же, вдруг что-то заподозрив, все тревожнее глядел на отца. Иоаникий сказал ему ласково:

– Целуй, Гриша.

– Сперва волю свою объяви, батюшка!

Сурово нахмурился Иоаникий, и тогда Григорий поцеловал Евангелие, не осенив себя крестным знамением. Отец проговорил, повышая голос:

– Крест положить забыл, Григорий. Перекрестись и целуй сызнова.

Не смея противоречить, средний сын исполнил отцовский приказ.

– Слушайте мою волю. Богатство оставляю вам всем и внукам на веки веков неделимым. Волю свою нерушимую над богатством передаю в руки брата вашего Семена до самой его смерти. Волен Семен перед смертью передать все неделимое богатстве внукам моим и детям своим, коли господь благословит его наследниками, достойными поддержать честь нашего рода.

Никто не пошевелился, молчание длилось долго. Всем было слышно, как ветер гуляет на воле. Наконец до сознания Григория дошли отцовские слова. Он всплеснул руками и крикнул тонким, срывающимся голосом:

– Батюшка! Помилуй! Не отдавай богатства в руки Семену. Погубит он нас. Нищими по миру пустит!

Иоаникий властно поднял руку, знаком приказал Григорию молчать.

– Проклятие мое падет на голову того, кто осмелился бы нарушить мою волю.

Григорий, уже почти не слушая, бросился на колени и завопил исступленно:

– Раздели богатство поровну между нами!

Иоаникий постучал об пол посохом:

– Смирись, Григорий, перед родительской волей!

– Грех творишь, батюшка, власть над нами отдавая в Семеновы руки!

– Не изменю своей воли. Слышите? Целуй, Яков, руку Семену на покорную верность ему.

Тучный Яков поклонился брату в пояс, поцеловал ему руку, помог Григорию встать с колен и шепнул:

– Гриша, не противься. Слышал волю родителя?

Лицо Григория исказилось от злости. Он погрозил младшему брату кулаком.

– Не стану руку тебе лобызать. Поганая она! Не признаю твоей воли над собой. Разоритель ты нам!

Семен проговорил спокойно:

– Григорий, брат я тебе, а не ворог. Без отца останемся на белом свете. В дружбе нам надо пребывать. Признаешь ли мою волю над собой, не признаешь ли, все одно для меня братом останешься, я тебя никому в обиду не дам и разору твоего не допущу.

Григорий не ожидал этих слов, а суровое спокойствие Семена подействовало отрезвляюще. Он притих, вытер глаза рукавом, подошел к Семену и с неожиданной покорностью поцеловал его руку. Тот обнял Григория и Якова, поклонился отцу в пояс:

– Гляди на нас, батюшка! Покорные воле отцовой, стоим едины перед тобой, Строганова Иоаникия сыновья...

4

Через трое суток, на рассвете студеного утра, три сына Строганова и все жители Конкора проводили престарелого Анику Камского в монастырь.

Неприязнь Григория к Семену, смягченная присутствием отца, после проводов вспыхнула с новой силой. Григорий отплыл в свой Кергедан, не сказав брату даже «прощай».