Книга Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Томочка, я безумно рад, что мы встретились, просто безумно. Ты восхитительная, восхитительная. За тебя и только за тебя! — поднял мужчина тост. И сказал еще что-то, но музыка помешала мне понять, что именно. Выпили. Он — махом и чуть поморщился. Она только половинку, торопливо запив соком.
«Значит, она Тамара. И они давно не виделись. Старая любовь. Или все-таки жена, но бывшая? — шелестело у меня в мозгу, когда я наливал себе еще одну. — Может, не виделись лет двадцать, и вдруг. Талоны на обед, «Столичная» — и новый виток».
Попытался представить их тридцатилетними, и они на несколько мгновений ожили для меня в той молодой жизни, которую я им придумал. «Были вместе, любили друг друга на взлете жизни, потом разрыв. и снова вместе, да уже на закате», — подумал я.
И после замер. Новая волна теперь пришла откуда-то сбоку, заново перестроив пельменную, но уже на новый лад. Кто-то знакомый, но точно не я, вдруг заговорил за грудиной бархатным баритоном. Голос сильно смахивал на Эммануила Виторгана.
«Смотри, мил человек, какая картина получается, — начал он, вздохнув. — Вечером, после семи, сюда всякой алкоты понабьется. Будет музыка орать в три раза громче, накурено страшно. А потому тебя там не будет, нечего тебе там делать. Ты будешь здесь в три часа дня, в обед. Пенсионеры приходят на обеды, они же не работают. Льготники. А ты как сюда попал? Ты тоже льготник, у тебя ж сокращенный рабочий день, вот потому и попал. Может, тебе сказать — зачем?» — неожиданно спросил он.
«Да понял я все, понял», — отмахнулся я от него.
«Поделишься?» — вкрадчиво спросил Виторган и кашлянул.
«Поделиться — ладно. — согласился я. Проглотив перцовку, закусил, вытер губы салфеткой, откинулся на спинку стула и обвел взглядом зал. — Значит, так. Те, кто сюда приходит с талонами, получили их в районном муниципалитете. Получается, что все они здесь прописаны. И когда придет их время, они по-любому попадут к нам. Если уйдут ненасильственно, конечно. А пока они тут, со мной. А из маршрутки я выскочил и сюда ломанулся, потому что увидеть их живыми должен. За каждым моим трупом, за сотнями рабочих часов, стоят толпы таких, как они. И вот эта пельменная — тому живое подтверждение».
«И всего-то?! — с насмешкой изумился Виторган. — А дальше?»
«А дальше — лестница, — устало признался я, глядя на наколотый на вилку пельмень. — Сначала вверх, потом вниз. Я сейчас на той ее части, которая вверх идет. А те, кто здесь со мной, на другой. Она ведет их вниз. Теперь все».
«Нет, ошибаешься, товарищ Антонов, ошибаешься, — с чувством растягивая слова, произнес внутренний голос, так похожий на голос известного артиста.
— Совсем не все. Главное в том, что случится это с тобой быстро и неотвратимо. Буквально вот-вот твоя лестница пойдет вниз, сюда, к ним. Они — это ты. А потому смотри внимательнее. Как ты думаешь, родился уже санитар, который будет тобой заниматься? Вдруг уже, а? Времени у тебя в обрез. Даже если до ста жить будешь, все равно мало. Не успеешь оглянуться — и время тебя сожрет».
«Спасибо! Правда, очень страшно. Хотя и не новость», — огрызнулся я.
«А если не новость, тогда какой вывод? Что делать-то?»
«А что здесь сделаешь??!»
«Надо рвать пищевую цепочку! Рвать к чертям собачьим», — уверенно сообщил Виторган.
«А можно поподробнее?»
«Работать, чтобы жрать и отдыхать, и потом опять работать. Жизнь в обеспечении существования. Но если делать что-то, что не вписывается в схему, то схема ломается. Не сразу, но обязательно ломается. Цепочка рвется, и ты свободен. Нет страха смерти. В твоей жизни тогда появляется нечто, что смерти неподвластно».
«Да, есть у меня такое. Это книжки мои», — сказал я, вертя в руках пустой графинчик.
«Правильно, и надо идти дальше. Думаешь, на кой хрен сильные мира сего на благотворительность миллионы швыряют? Они рвут пищевую цепочку. И чем дольше они это делают, тем они сильнее. Так что — пиши давай больше!» Мы помолчали.
«Аид, это ты?» — вдруг спросил я, неожиданно даже для самого себя.
«Кто, я? Нет», — быстро ответил внутренний голос.
«А мне вот кажется, что ты. Так это ты меня сюда притащил, да?» — наседал я.
«На фиг надо! — возмутился тот. — Ты сам пельменей захотел».
И пропал.
Вынырнув из фантасмагории внутреннего диалога, я нашел пельменную уже более оживленной. Кавалер читал Тамаре Есенина, держа ее за руку и значительно заглядывая ей в глаза на особо трогательных местах. Сквозь музыку доносились лишь обрывки про кабак. Гена сосредоточенно ковырялся в тарелке, а Саныч заплетающимся языком громко говорил с кем-то по сотовому, наконец получив право голоса.
— Сначала вверх, потом вниз. Рвать пищевую цепочку, — пробормотал я себе под нос и попросил счет.
Очередное горячее рабочее утро наступило в моей жизни в пятницу, в первых числах сентября. Погода стояла еще совсем летняя, разве что светать стало ощутимо позднее. Автобусы стали съезжаться во двор морга задолго до начала рабочего дня, а потому, когда мы появились у ворот Царства мертвых, некоторые из них были припаркованы у забора, ожидая своей очереди. Между ними стояли группки родственников, которых обхаживали предупредительные агенты. Нам предстояли шестнадцать выдач, большую часть из которых надо было отправить на кладбища и крематории за первые два часа, между 8.30 и 10.30. Чтобы выдержать этот темп, каждые десять-двенадцать минут в траурном зале должен был появляться очередной гроб с телом. Работать предстояло на пределе, собранно, быстро и четко, без лишних слов и движений.
Не прошло и пары минут с того момента, как я втиснулся в серую хирургическую пижаму, а звонок служебного входа уже зашелся долгой трелью. Родственники гражданки Усаевой дали старт похоронной гонке. Каждый из нас троих крепко вцепился в свой участок работы, и мы ринулись вперед.
Вскоре рабочий темп был задран до предела. Ритуальный комбинат мощностью в три человеческие силы на всех парах несся вперед, к последнему отпеванию. Подкаты с гробами и трудолюбивые подъемники, несущие на себе железные поддоны с одетыми мертвецами, резво носились по зоне выдач, изредка с грохотом ударяясь об углы на поворотах.
Расстояние всего в несколько метров, которое в другой день я бы преодолел тремя-четырьмя спокойными шагами, приходилось пробегать, экономя каждую секунду. Капли трудового пота то и дело срывались с лица, падая в гроб, в который уже через несколько минут будут падать слезы родни. Отрывистые реплики моих напарников смешивались с приглушенными причитаниями, что доносились из-за закрытых дверей, ведущих в траурный зал. Стремительно теряя личные килоджоули, мы привычно делали общее дело, сплотившее нас в единое целое.
Странно, но мы укладывались в график, минута в минуту. Фамилии, написанные синим маркером на дверях секций холодильника, таяли одна за другой, стертые резкими торопливыми движениями. Когда семеро постояльцев были отправлены в последний путь, Старостин сверился со списком выдач, тут же назвав восьмого.
