Книга Волкодлаки Сталина. Операция "Вервольф" - Дмитрий Тараторин

Так вот, даже в самых зловещих пещерах горного массива Тора-Бора, где одно время ныкался легендарный Бен Ладен, он не ощущал такого стрема, как здесь, среди родных сибирских елок. И бойцы впали в массовый психоз недаром…

* * *

— Ну вот, представьте себе — белая дорога. Не широкая, не узкая, а такая, к примеру, как Китайгородский проезд, — начал свой рассказ спикер российского парламента Германцев. И продолжил, заметно нервничая, а оттого то и дело кося глазами на дверь: — И бежит она через океан. Точнее, прямо по нему, по волнам то есть. И я так понимаю, не вижу, ну сами знаете, как во сне бывает, а осознаю, что конечный пункт у нее здесь — в Кремле.

Германцев выпалил наболевшее и осекся, глядя почему-то в ужасе на Блонда. Тот постарался максимально доверительно улыбнуться и успокоил несчастного:

— Продолжайте, Ефим Семенович, я, конечно, не психоаналитик, но ничего тревожного пока в вашем сновидении не обнаруживаю.

— Именно что пока, — встрепенулся и вышел из столбняка спикер. — Дальше — больше. Я вдруг вижу, что по дороге идет кто-кто. Лицо все в крови, а сам в черной коже.

— А вы, я извиняюсь, садомазохизмом не балуетесь? — с трудом скрывая внезапно ставшее необоримым раздражение, уточнил спецагент.

— Да при чем тут моя личная жизнь? — гневно покраснел демократ. — А бегемота вы как объясните?

— Какого бегемота, Германцев? Излагайте конкретно, или вы хотите, чтобы я сообщил кое-кому, что у вас белая горячка, провоцирующая склонность к зоофилии? Полагаете, вам более адекватной замены не найдется? — мрачно осведомился Блонд.

— Бегемот прибегает из ниоткуда и топчет дорогу, — истошно заорал спикер, словно бы вовсе не слыша отрезвляющих слов. — Да, блядь, стирает ее в порошок, в пыль, а сам на меня рычит и скалится, что, мол, сожрет меня, если служить ему не буду. Прямо надвигается всей тушей, бурый такой, огромный. И чем ближе ко мне, тем он меньше на бегемота похож, а просто какое-то нечто булькающее. А потом оно уже раз — и со всех сторон, А я, как в болоте, в нем захлебываюсь и просыпаюсь.

Германцев опустошенно умолк и уставился в пол, сотрясаемый какими-то внутренними конвульсиями. Он по-прежнему был кудряв и моложав, но из глаз напрочь исчезла так характерная для него прежнего раздолбайская беззаботность. В них поселился кромешный, неизбывный ужас затравленного, потерявшегося в чудовищном мире кролика.

Блонд гадливо наблюдал за этим человеко-студнем, размышлял недоуменно: «Что же так высших братьев-мастеров встревожило? Просто больной придурок, он и раньше-то небольшого ума был, а как власть на него свалилась, и последнего лишился. Но делать-то мне нечего, придется эту галиматью дешифровывать».

Агент встал, прошелся (руки за спину) по залу.

— И давно это с вами? — резко обернулся к измученному спикеру.

— Дорога с месяц как видится, а бегемот почти сразу, как я в должность вступил, приходить начал, — не поднимая глаз, сообщил Германцев.

— Белая дорога — это кокс, как я понимаю. Давно подсели? — уточнил на всякий случай Блонд.

— Ну, какая, в самом деле, разница? — всплеснул руками спикер. — Вы что, когда-нибудь с подобными эффектами от его употребления сталкивались, слышали о таком?

Агент решил, что спрашивать, собственно, больше нечего. Надо переждать, кремлевским воздухом подышать, что ли. Раз рациональных ответов не подыскивалось, приходилось уповать на интуицию. Она у Блонда была донельзя развита. Никак не меньше интеллекта. Что и послужило, как он теперь догадывался, причиной того, что разгадывать этот сумбурный ребус отрядили именно его.

Между тем требовалось в данном случае не столько это, без сомнения, замечательное свойство, сколько умение видеть сквозь толщу времен (такие специалисты в распоряжении всемирной олигархии, конечно, имелись). У Блонда же подобное зрение пока даже не прорезывалось. Иначе он, познакомившись с темой, обсуждавшейся без малого сотню лет назад в том самом зале, где они с Германцевым сейчас находились, понял бы многое…

* * *

— Этот вариант, только этот, — процедил сквозь зубы неумолимый Троцкий, тыкая когтистым пальцем в пирамидообразную модель ленинского мавзолея. При этом широким жестом смел на пол кипу других проектов увековечивания любимого вождя.

— Но почему, в конце концов, Лев Давидович? — не выдержал Бухарин. — На каком основании вы навязываете партии ваши модернистские вкусы?

— А вот на каком, — цинично усмехнулся Троцкий и насыпал на красный кумач цековского стола белоснежный сугробик кокаина.

Прочих старых большевиков аж передернуло, и тут же к нему потянулись одна за другой дрожащие руки. Однако глава рабоче-крестьянской Красной Армии безжалостно дунул, и вожделенный порошок бесполезным маревом повис в воздухе. Товарищи заскрежетали зубами и упали, обессиленные, в кресла. Выглядели они, прямо скажем, не лучшим образом — красные дрожащие веки, пересохшие высунутые языки. Троцкий злорадно усмехнулся, ощущая безграничность своей над ними власти.

Только Сталин мрачно покуривал в углу трубку. Иосиф Виссарионович, единственный из членов ЦК, не был наркозависим. Вино пил, табак курил, а вот чтоб кокс долбить — ни-ни. Но он пока был в явном меньшинстве, а потому не мог противостоять грубому троцкистскому диктату. Он только-только приступал к формированию своей железной гвардии, свободных от наркозависимости партийцев. Отбор вел тщательно, событий не форсировал. Хотя знал бы он тайный смысл необъяснимой на первый взгляд упертости Льва Давидовича, может, и не стал бы медлить — позвал бы верных Буденного с Ворошиловым, отдал бы Москву Первой Конной на поток и разграбление. Однако не знал…

Дискуссии о том, как должен выглядеть вечный приют Ильича, велись уже неделю. И весь этот немалый срок вожди революции были лишены ставших с осени семнадцатого привычными доз. Колбасило их, понятно, не по-детски. Троцкий вполне убедительно объяснял отсутствие порошка перебоями в поставках. А их, в свою очередь, — происками оппортунистов. И вот теперь он абсолютно недвусмысленно дал партийной элите понять, что лгал, что держит их всех в кулаке, по-прежнему полностью контролируя трафик, и что никому не позволит идти против его генеральной линии.

Начинался диктат Льва Давидовича исподволь — с момента его возвращения из последней предреволюционной эмиграции, что протекала в Америке. Полиция Временного правительства от агентов в среде подрывных элементов уже очень скоро по его прибытии получила скандальную информацию — большевики обзавелись крупными запасами кокаина, посредством которого ведут агитацию среди балтийских матросов. Богемные увлечения братишек позабавили сыскарей, и не более.

А стоило бить тревогу. Поскольку кокс не простым был, а заговоренным. В потребителях он пробуждал неутолимую жажду мировой революции и звериную лютость к ее врагам. Это была работа мексиканских колдунов-брухо, с которыми Троцкий в прямом и переносном смысле снюхался за океаном. У них был, кстати, свой интерес.