Книга Дело жадного варвара - Хольм ван Зайчик

В дверь постучали.

Баг опустил экран «Керулена».

На пороге стояли два таможенных вэйбина. Коротко поклонились.

— Почтительно просим извинения, что прервали ваше отдохновение, преждерожденный. Дозвольте освидетельствовать ваш драгоценный багаж согласно уложений Великой Ордуси.

Баг поклонился в ответ и сделал широкий приглашающий жест.

— Я путешествую налегке. Кроме любимого с детства компьютера да меча, потребного всякому путнику в чужих краях, я больше ничего и не везу с собой.

— Позвольте ваш драгоценный меч, — мягко, но настойчиво попросил один вэйбин. Баг извлек меч из ножен и рукоятью вперед подал ему. Вэйбин осмотрел простую рукоять, забранную кожей, произвел надлежащее измерение длины лезвия и с поклоном вернул оружие Багу. Баг молча наблюдал процедуру – ведомственные уложения пограничной стражи запрещали пересекающим границы свободное ношение мечей с лезвиями сверх установленной длины. Нельзя сказать, чтобы в этом был какой-то глубокий смысл, ибо человек понимающий может и с обыкновенной вилкой натворить немало. Но уложения есть уложения, и кто мы такие, чтобы не соблюдать их или хотя бы обсуждать?

— Еще раз просим прощения за то, что побеспокоили преждерожденного, — кланяясь, сказал таможенный вэйбин, а другой двумя руками протянул Багу объемистый металлический ящик, украшенный искусно выгравированным иероглифом «счастье», с широкой прорезью сверху. — Пусть ваш путь будет приятен и безмятежен.

Баг извлек из-за пазухи связку чохов и бросил ее в прорезь. Чохи глухо звякнули. «Мзда на счастье». Древняя ордусская традиция.

Дверь за таможенными вэйбинами закрылась.

Да, традиции надо чтить. Это и служащим приятно, и стране полезно. Службы сильны радостями, которые получают служащие в рабочее время, а страна сильна неизменностью.

Призывно засвистел «Керулен» на столе.

«Единочаятель Лобо, — писал Богдан, — готовясь посетить высокое начальство, я поднял дела, относящиеся к компетенции Возвышенного Управления этического надзора Даугавского уезда, и обнаружил в разряде дел закрытого слушания одно, имеющее прямое отношение к нашему расследованию. Прилагаю к сему существенные документы оного, дабы Вы могли составить о нем правильное впечатление. Также настоящим предписываю Вам самым решительным образом пресечь возможность вывоза за пределы Цветущей Ордуси наперсного креста великомученика Сысоя. Сим дозволяется Вам использовать для того любые потребные методы. Минфа Оуянцев-Сю».

Это он молодец, это он правильно, подумал Баг. Все, как договаривались. Теперь у меня есть официальный приказ.

Он открыл приложенный к письму файл и погрузился в чтение.

Примерно год назад в Возвышенное Управление этического надзора Даугавского уезда была подана жалоба на табачную кампанию «Лабас табакас» и лично ее владельца Дзержина Ландсбергиса. Жалоба исходила от некоего Урмаса Лациса, который к моменту ее подачи ездил в инвалидном кресле, да и то лишь с помощью внука – благородная необходимость выполнять все требования почтительности к предку то и дело отвлекала мальчика от занятий в школе, что выглядело, конечно, не слишком-то сообразно; но Лацис был не в состоянии вращать колеса самостоятельно, а на механизированное кресло у него не хватало лянов. Лацис обвинял кампанию «Лабас табакас» в том, что она решительно и навсегда подорвала его здоровье – у Лациса развился рак легких и в течение двух лет ему последовательно ампутировали обе ноги по причине злокачественного тромбофлебита. По словам Лациса, все эти беды произошли с ним от того, что он регулярно употреблял вредоносную продукцию кампании «Лабас табакас», то есть курил. Став рабом этой пагубной привычки, он уже не имел сил от нее отказаться и страсть к табакокурению привела его на край гибели; преждерожденный же Ландсбергис обильно тому способствовал, ибо был так убедителен в рекламе выпускаемых им товаров, что поселил тягу к табаку в душе Лациса навек.

В последний год Лацис, находясь, по его словам, под прямым влиянием Ландсбергиса, курил сигареты, сигары, трубки практически непрерывно; он жевал табак в листьях и даже ел его – короче, делал с табаком все возможное и невозможное. Табак во всех его проявлениях сделался смыслом его существования и объектом квазисексуальных устремлений. Однако, оказавшись перед непосредственной перспективой расстаться с драгоценной жизнью, Лацис, продолжая курить и есть табак, принялся со всем пылом курильщика бороться за продление своего жалкого существования и обратился к врачам; он израсходовал на них все скромные сбережения, и те отняли у него обе ноги.

Теперь же, пребывая в поистине удручающем положении, Лацис предъявил кампании «Лабас табакас» иск, требуя компенсации за утраченное в результате пользования ее продукцией здоровье, а также и за утраченную веру в людей, конкретно – в Ландсбергиса. Сумма иска превышала стоимость всей кампании «Лабас табакас».

Возвышенное Управление допустило дело к рассмотрению. Слушания продолжались восемь месяцев. Было выслушано две тысячи тринадцать свидетелей и рассмотрено бессчетное количество документов. Ландсбергис, похоже, затягивал дело как только возможно, ожидая, что какой-либо из недугов Лациса заставит его наконец покинуть юдоль скорби, и все прекратится само собой.

Но нет. Лацис оказался настырным и живучим, а дело – отчасти, видимо, именно поэтому, — весьма сложным. Защитники ответчика обращали внимание уездного подразделения Палаты наказаний на то обстоятельство, что никто из служащих «Лабас табакас», включая и самого преждерожденного Дзержина Ландсбергиса, не принуждал ни Лациса, ни кого-либо другого к употреблению выпускаемой продукции; более того, на упаковке всех изделий кампании, в полном соответствии с требованиями ведомственных уложений Директората Свободного и Частного Предпринимательства, явным образом всегда указывалось, что табакокурение вредит здоровью подданных. Особенно так называемые адвокаты напирали на тот общеизвестный, хотя подчас и вызывавший даже у самого Бага сомнения факт, что каждый совершеннолетний и дееспособный подданный полностью свободен в своем выборе и в своих поступках.

Лацис же упирал на то обстоятельство, что слепо поверил Ландсбергису лично и пал, таким образом, жертвой своей доверчивости, ибо Ландсбергис его подло обманул. Также Лацис упомянул о том, что Ландсбергис неоднократно являлся к нему астрально и с доброй улыбкой уговаривал: «Кури! Кури!»

Местные чиновники Возвышенного Управления и Палаты наказаний оказались в очевидном затруднении. Аргументы сторон были равновелики. С одной стороны, имелась жертва доверчивости, находящаяся вследствие оной доверчивости в самом плачевном и, в каком-то смысле, предсмертном состоянии. С другой – имелись промышленник и его кампания, убедительно утверждавшие, что никакого личного воздействия на жертву доверчивости не оказывали, да и не могли оказывать.

Тогда обратились к настоятелю не так давно – каких-то полтораста лет назад – открытого в тех краях Храма Конфуция, и настоятель обратил внимание Управления на пятьдесят третий эпизод из двадцать второй главы «Суждений и бесед»: «Му Да пришел к Учителю и сказал: „О Учитель! Вчера я разжег костер, чтобы приготовить выловленную в ручье рыбу. Ветер занес в пламя пучок травы. Я случайно вдохнул ее дым, и сознание мое расширилось, я увидел огромных розовых животных с ушами, как княжеские опахала, и людей с четырьмя глазами и языком на лбу. Можно ли, вдыхая дым травы, познать мир?“ Учитель долго молчал, а затем выпучил глаза и крикнул: „Уху! Так познать мир нельзя! Уходи!“»