Книга Нечеткая грань - Михаил Март

— Шутник!

— Я есть хочу.

— Потерпи, накормлю. Если не очень спешишь, у меня есть получасовой перерыв.

— Мне силы нужны, дура! Не с того конца лучину жжешь.

— Я мигом.

Появился еще один жутко усталый шибздик. Свободных столов кругом море, так нет, он рядом уселся.

— Извини, друг, не могу есть один. Привык болтать во время еды. Жена накрывает стол и садится рядом. Мое дело есть, ее дело слушать.

— У нее в ушах от тебя не звенит?

— Привыкла. Не обижайся, я недолго тебя буду терроризировать. Спешу. Это вам, отпускникам, жизнь раем кажется, а у меня, как у мины, часовой механизм запущен. Живем по Карлу Марксу: «Товар-деньги-товар». Нужен оборот…

— С чего ты взял, что я отпускник?

— А чемоданчик на что? Поиздержался? На поезд денег нет? Автостопом путешествуешь?

— Ишь, какой глазастый.

— Скольких я таких, как ты, повидал! У… Не счесть. Десять лет по дорогам мотаюсь.

— Куда едешь теперь?

— На юга. В Краснодар. Там сейчас яблони цветут.

— Может, прихватишь?

— Без удобств. У меня фургон. За рулем шофер дремлет, второе место мое. Но в фургоне есть вентилятор и еще крепкий диванчик.

— То, что мне надо, я не привередлив.

— Тогда без вопросов. Не мне тебя на горбу тащить, а машина идет порожняком. Как звать-то?

— Питом.

— Как скажешь. Пит так Пит. Я Степа. Тяпнем по маленькой.

— Не возражаю, если до дивана доберусь. Устал, как пес.

— Можешь спать двое суток, пока до Краснодара не доберемся. Федька — шофер классный, на колдобины не нарывается.

— Отлично.

Выпили, поели. Петр с тоской глянул на официантку. Жаль, но ничего не поделаешь. Взять бы ее с собой на диванчик, но у каждого свои заморочки, придется потерпеть.

На стоянке стоял только один фургон, приличная машина, не рухлядь. Возле него прогуливался здоровенный бугай в кожаной жилетке, надетой на голый волосатый торс. Степан перед ним выглядел пятилетним ребенком. Подошли к машине.

— Подбросим хорошего парня? А, Федя?

— Мне не жалко.

Федор распахнул задние дверцы фургона. Железный потолок, пол, стены и больше ничего. Ни дивана, ни вентиляции.

— Э, ребята, а где же…

В живот Петра уперся ствол револьвера, лицо Степы стало страшным, как у Дракулы.

— Еще один фортель с твоей стороны, Пит Семенов, и ты покойник. С тобой не шутят, и лохов среди нас нет.

— Как это вы меня нашли, — криво ухмыльнулся Семенов, унимая дрожь в коленях.

Степан постучал по часам на руке Петра.

— Надежный механизм, со встроенным маячком. Из-под земли достанем. Попробуй расстегнуть браслетик. Шиш-то! Титан. Заперт намертво. Захочешь снять, кисть придется отпилить. Залезай. Хорошие условия были в поезде, они тебя не устроили, поедешь так, козел-попрыгунчик.

Федя закинул в салон чемодан Петра.

— Вперед, иконописец!

Двери захлопнулись, и Петра поглотила беспросветная чернота и духота. Трясло так, что съеденное подступало к горлу. Через час он потерял сознание.

* * *

Когда задние дверцы распахнулись, Петр пришел в себя и зажмурил глаза от яркого света. В голове гудело, невозможно было сосредоточиться и осознавать происходящее.

— Переоденься, отпускник! — рявкнул Степа. — Прибыли с корабля на бал, включайся в работу.

Они прикрыли дверцы, оставив щель, пропускающую достаточно света, чтобы не перепутать брюки с пиджаком, а галстук с носками. Во время долгого пути его не кормили и не давали воды. Сколько длился этот путь, он сказать не мог. На переодевание ушло полчаса. Руки не слушались, голова кружилась. Его никто не торопил, он вышел сам. Многолюдная улица, день, солнце и никого рядом. Машина стояла возле кафе «Летучая мышь», о котором говорил начальник зоны. Ни Степана, ни шофера поблизости не было. Проверяют его на сообразительность? Ладно. Брыкаться бесполезно, он себя уже показал, но это нанимателям не понравилось.

Семенов зашел в кафе и сел за столик. Официант не заставил себя ждать.

— Графин воды, хлеба и жареного мяса с картошкой.

— Кофе?

— Потом. И никаких чашек — в кружке.

— Организуем.

Делая заказ, он заметил, что от одной из стен были отодвинуты столики. На стремянке стоял курчавый рыжий парень и водил кистью по мокрой штукатурке. Стена была расписана наполовину. Фантазии художника следовало отдать должное, чувством цвета можно было восхищаться. Видно, самородок, каких Петр еще не встречал. Он ел, пил и не мог оторвать взгляда от сказочного пейзажа. Подобное можно рисовать только в своем воображении после дозы кокаина или другого зелья. Трезвый человек, живущий в сволочном мире, не способен так возноситься к небесам. Или он сумасшедший?

Закончив есть, Петр подошел к стремянке.

— Темперой работаешь? Дорогое удовольствие. Окупается?

— С натяжкой. Они же ни хрена не смыслят, а спорить бесполезно. Художник?

— Да. Но мои работы окупаются, и я могу себе позволить некоторые удовольствия.

— Я вижу. Костюмчик от Версачи, шузы от Марано, селедка на шее стоит моего гонорара.

— Будешь все перечислять?

— Язык-то без костей.

— Я угощаю.

— А я соглашаюсь. Проездом? С чемоданом, смотрю.

— Да. Но еще не устроился.

— Тайскими ароматами в моей ванной не пахнет, но места в мастерской хватает. От ресторанов меня тошнит. Через час я закончу. Можешь за это время купить выпивку и закуску.

— Годится. Через час вернусь.

На выходе официант передал Петру записку. Он развернул листок и прочел: «Свой свояка видит издалека! Угадал!».

* * *

Они пили, ходили по огромной мастерской, расположенной в спортзале школы, где висели баскетбольные сетки, и рассматривали эскизы Афанасия, так звали веснушчатого рыжего парня с добродушной мордой вечного святого странника.

— Значит, детки придут с каникул и выкинут тебя на улицу? — спросил Семенов.

— Меня никто никуда не выкидывает. Больше полутора месяцев я нигде не задерживаюсь. Две-три забегаловки разрисую, и дальше поехал.

— Странник! А семья?

— Глазастый. Фотографию на стенке увидел? Да. Жена, дочь и сын. Все заработки им отправляю. Раз в год позволяю себе отпуск на пару недель, да и то зимой, а больше они меня не видят. Переписываемся. Для меня телефон — роскошь.