Книга Два Сэма: Истории о призраках - Глен Хиршберг

Он потер рукой залысину, еще только начинавшую появляться на его макушке и похожую на растекающийся желток яйца. Этого я за ним никогда прежде не замечал.

Дом моего деда вырос из пустыни, точно погребальный курган друидов. У него не было определенной формы. С дороги было видно единственное окно. Никакого ящика для писем. Ни разу в своей жизни, подумалось мне, я здесь не ночевал.

— Папа, пожалуйста, не оставляй меня здесь, — попросил я, когда он притормозил футах в пятнадцати от входной двери.

Он взглянул на меня, и уголки его рта опустились, плечи напряглись. Потом он вздохнул.

— Всего три дня, — произнес он и вылез из машины.

— Останься со мной, — заныл я и тоже выбрался наружу.

Когда я стоял рядом с ним, глядя мимо дома на дальнее пуэбло, он сказал:

— Твой дед позвал не меня, он позвал тебя. Он ничего тебе не сделает. И он не просит ни от кого из нас слишком многого.

— Вроде тебя.

Немного погодя, очень медленно, словно вспоминая, как это делается, отец улыбнулся:

— Или тебя, Сет.

Ни улыбка, ни фраза меня не подбодрили.

— Запомни одно, сынок. У твоего деда была очень тяжелая жизнь, и не только из-за лагерей. Он работал на двух работах в течение двадцати пяти лет, чтобы содержать мою мать и меня. И он был в полном восторге, когда родился ты.

Это удивило меня.

— Правда? А как он узнал?

Впервые на моей памяти отец покраснел, и я подумал, что, возможно, поймал его на лжи, но тогда не был уверен в этом. Он продолжал смотреть на меня.

— Ну, он приезжал в город что-то покупать. Пару раз.

Мы еще немного постояли там. Над скалами и песком проносился ветер. Я больше не чувствовал запаха дождя, но, казалось, мог ощутить его вкус на губах, совсем немного. Высокие наклоненные кактусы то тут, то там виднелись на пустынной равнине, точно застывшие фигуры — когда-то нарисованные мною и сбежавшие от меня каракули. В то время я постоянно рисовал, пытаясь передать форму предметов.

Наконец хлипкая деревянная дверь в саманную лачугу с легким стуком отворилась и вышла Люси, а отец подтянулся, коснулся своей залысины и вновь опустил руку.

Она не жила здесь, насколько мне было известно. Но когда я прежде бывал в доме деда, я заставал ее там. Я знал, что она работает в каком-то фонде помощи жертвам Холокоста, что она была из племени навахо и всю жизнь готовила для моего деда, мыла его и составляла ему компанию. Когда я был маленьким, и бабушка была еще жива, и нам еще разрешалось навещать деда, Люси водила меня в пуэбло и смотрела, как я карабкаюсь по камням, заглядываю в пустые провалы и слушаю, как шумит ветер, выгоняя из стен тысячелетнее эхо.

Сейчас в черных волосах Люси, водопадом спускавшихся ей на плечи, появились седые прядки, и я заметил полукруглые линии, похожие на три кольца, на ее смуглых обветренных щеках. Но меня тревожило, как ее грудь оттопыривала простую грубую хлопчатобумажную рубашку, в то время как ее глаза смотрели на меня, черные и неподвижные.

— Спасибо, что приехал, — сказала она, будто я имел возможность выбирать. Когда я не ответил, она посмотрела на моего отца. — Спасибо, что привезли его. Нам пора возвращаться.

Я бросил один вопросительный взгляд на отца, потому что Люси уже уходила, но он только принял свой обычный вид. И это меня разозлило.

— Пока, — сказал я ему и направился к дому деда.

— До свидания, — услышал я его голос, и что-то в его интонации насторожило меня: она была слишком печальной.

Я вздрогнул, обернулся, и отец спросил:

— Он хочет меня видеть?

Какой он худой, подумалось мне, совсем как еще один колючий кактус, только с моим рюкзаком в протянутой руке. Если бы он заговорил со мной, я бы побежал к нему, но он смотрел на Люси, которая остановилась у края бетонированного патио, около входной двери.

— Думаю, нет, — сказала она, вернулась и взяла меня за руку.

Не сказав больше ни слова, отец бросил мне рюкзак и забрался в машину. На мгновение его глаза под козырьком встретились с моими, и я сказал:

— Подожди.

Но отец меня не слышал. Я повторил это громче, и Люси положила руку мне на плечо.

— Так надо, Сет, — сказала она.

— Что — надо?

— Сюда.

Она махнула рукой, и я пошел за ней следом и остановился, увидев за домом построенный на скорую руку индейский хоган.

Сарайчик стоял рядом с низким серым разлапистым кактусом, который я всегда представлял себе границей дедовского двора. Он выглядел прочным, с его земляными стенами, с выщербленными, грубо вырубленными деревянными подпорками, крепко вколоченными в землю.

— Ты теперь тут живешь? — выпалил я, и Люси взглянула на меня в упор:

— Да, Сет. Я сплю на земле. — Она отдернула завесу из шкуры в передней части хогана и скрылась внутри; я последовал за ней.

Мне думалось, что внутри должно быть прохладнее, но все было совсем не так. Дерево и земля удерживали жар, не пропуская света. Это мне не нравилось. Напоминало домик колдуньи из сказок братьев Гримм. И пахло внутри пустыней: раскаленным песком, жарким ветром и пустотой.

— Здесь ты будешь спать, — сказала Люси. — И здесь мы будем работать.

Она склонилась на колени и зажгла свечу из пчелиного воска, поставив ее в центре земляного пола в поцарапанном дешевом стеклянном подсвечнике.

— Нужно начинать прямо сейчас.

— Начинать что? — спросил я, стараясь перебороть очередной приступ дрожи, рождаемый во мне отсветом свечи, плясавшим на стенах комнаты.

У дальней стены, заправленные под маленький балдахин из металлических стержней и брезента, лежали спальный мешок и подушка. Моя кровать, предположил я. Рядом с ней стоял низкий передвижной столик на колесиках, а на столе — еще один подсвечник, надтреснутая глиняная миска, коробок спичек и Пляшущий Человечек.

В своей комнате в пансионе в Чехии, за пять тысяч миль и через двадцать лет, отделявших меня от того места, я отложил ручку и залпом выпил целый стакан тепловатой воды, оставленной мне учениками. Потом я поднялся и подошел к окну, глядя на деревья и улицу. Я надеялся увидеть своих ребят, размахивающих руками, галдящих и смеющихся. Утята, радостно бегущие к своему пруду. Вместо этого я увидел собственное лицо в оконном стекле — расплывчатое и бледное. Я вернулся к столу и взял ручку.

Глаза Пляшущего Человечка состояли из одних зрачков, вырезанных двумя ровными овалами на самом сучковатом дереве, какое мне только доводилось видеть. Нос был простой зарубкой, а рот — огромен: гигантская буква «О», точно вход в пещеру. Я был потрясен этой куклой еще до того, как заметил, что она двигалась.