Книга Боль - Евгений Гришковец

А погода стояла на редкость! Было по-настоящему знойно. Но ветер сдувал духоту и делал зной ласковым. Травостой на берегу гремел кузнечиками, в воздухе было полно всякого движения: бабочек, стрекоз, жужжащих крупных и мелких кровопийц, пчёл и прочей мелочи. Небо над речкой чертили птицы. Противоположный берег уходил вверх холмом с березняком. А поляну за спиной и по бокам обрамлял хороший, сочный лес.

Шеф выскочил из машины и раскинул в стороны руки, выражая радость и даже восторг. Из автобуса все выходили, а точнее, почти выпадали, громко тянули воздух носами и смачно потягивались. Сидевший рядом с водителем долговязый муж бухгалтера открыл свою дверцу, понюхал воздух и, оглянувшись на жену, молвил:

– Благодать, да и только!

В дороге наш герой задремал от тряски. Теперь он оглядывался по сторонам, ещё не выйдя из автобуса и из дремоты. Он на слово верил тем, кто восхищался красотой места, куда они прибыли. Он им верил, полагая, что им есть с чем сравнивать. Ему сравнивать было не с чем. Разве что с парком.

Он вдохнул влетающий в салон автобуса пахучий и очень тёплый воздух, оценил, что ни один запах в его смеси не выпячивается, не слишком силён и не забивает другие. Второй глубокий вдох он сделал с удовольствием и только тогда шагнул из автобуса в траву. Он прищурился от яркого солнца. Пожалел, что не взял тёмные очки, огляделся ещё раз и вздохнул с ещё большим удовольствием. Он так стоял и глазел по сторонам, пока все бегали, охали, ахали, подходили к реке и мочили в ней руки.

Он стоял и чувствовал удовольствие и от запаха, и от зноя, и от ветра, и от того, что видит и слышит вокруг. Он стоял, держась левой рукой за автобус… А муж бухгалтера, который вышел в свою дверцу и стоял рядом, вдруг радостно сказал:

– Э-э-эх! Красота! – И он с силой… и даже с оттяжкой захлопнул дверцу, из которой вышел…

Наш герой не понял, откуда вдруг пришла дикая, огромная и всепоглощающая боль. Точнее, увидел вспышку, а потом всё померкло… Померкло всё то, что было так хорошо, приятно и красиво.

Он не то чтобы не помнил – он и не знал даже, закричал он от боли или нет. Боль была такая, какую он прежде не испытывал. У него случались вывихи, ссадины, синяки, у него болели зубы. Сильно болели однажды. Он попадал пару раз в аварии. Ломал ребро, руку и знал, что такое сотрясение мозга. Но то, что с ним случилось теперь… Такой боли он не пробовал. Он не сразу понял, что пришла она в него из большого пальца левой руки, которая попала под захлопнутую дверцу автобуса. Зрение, а точнее, возможность видеть и удерживать видимое в резкости, пришло чуть раньше, чем вернулся слух и возможность понимать звуки.

Он видел суету вокруг себя, слышал выкрики типа: «А палец-то на месте?», «Лёд, лёд нужен! Мы же брали с собой лёд!», «Мальчики, его в город нужно везти!», «Как ты? Как ты? Ну-ка на меня посмотри!» – и прочую чепуху в том же роде. А он не отвечал. Он просто целиком и полностью состоял из боли. Боли, в которой трудно было отыскать источник и эпицентр.

– Да жив я, жив, – сидя в траве, раскинув ноги в стороны и откинувшись на колесо автобуса, смог он сказать наконец.

Он ещё не видел свой палец. Левую руку держал шеф, стоя рядом с ним на коленях. Он держал его руку, задрав её вверх. А все, кто мог, разглядывали кисть и сам палец.

– Надо вверх руку держать, чтобы кровь отливала, – самым убедительным тоном сказал шеф. – Сейчас лёд принесут, и сразу будет полегче.

– Ой, Виталечка, родненький, прости его! – сквозь слёзы и заламывая руки, взмолилась бухгалтер. – Он же… – но она не договорила.

– Пошевели пальцем, – вдруг в самое ухо сказал отставной майор.

Но Виталий, а именно так звали нашего героя, не понимал, где находится его палец и как можно отдать ему команду пошевелиться. Он чувствовал только боль.

Вскоре принесли лёд. Целый пластмассовый холодильник для пикников. Кто-то взял оттуда пригоршню льда, уложил подтаявшие кубики в какую-то найденную тряпочку. Лёд приложили к пальцу, которого Виталий по-прежнему не видел. Он громко застонал и прижал колени к груди. Боль, кажущаяся невыносимой, стала резко сильнее и больше.

– Так! – передав лёд и руку Виталия в чьи-то другие руки, сказал шеф. – Случилась, можно сказать, производственная травма… Но жизнь на этом не заканчивается! Начинаем разбивать наш лагерь. Мужчины, за мной! Женщины… тоже за мной! – после этих слов он наклонился к Виталию. – Прости, – почти прошептал он. – Потерпи, будь мужчиной! Посиди здесь. Подержи палец в холоде. А мы пока всё устроим. Перелома вроде нету… Посмотрим, понаблюдаем… Сам понимаешь… Кто сейчас тебя в город повезёт?.. Но перелома всё-таки быть не должно… – И, повернувшись ко всем, он повысил голос: – Так! Начнём с разгрузки.

Его оставили одного сидеть в тени автобуса. Мокрую тряпку с тающим льдом вложили в правую руку вместе с левой, пострадавшей. Он не без страха посмотрел на палец, который сообщал всему организму ужасную боль. Он боялся увидеть непоправимое увечье, сильное разрушение. Но увидел побелевшую от холода, сморщенную от влаги свою, но какую-то чужую кисть и совсем целый большой палец, с белым рубцом через весь ноготь. Палец заметно распух и под ногтем стало темно, особенно вокруг рубца. Но то, что палец цел и на месте, сильно его успокоило. Правда, боль от этого не стихла.

Рассмотрев раненый палец, он локализовал боль и ощутил в нём тихую, но мучительную пульсацию. Боль в пальце была такой, что хотелось оторвать его и выбросить как можно дальше. Он, возможно, так бы и сделал, если бы это было осуществимо. Рассмотрев повреждение, Виталий застонал, лёг на бок в траву, поджал под себя ноги и зажмурился. Он чувствовал озноб, будто его всего окатили студёной водой, и ему хотелось высохнуть и согреться.

А вся компания шумно и весело занималась, кто чем. Звучал смех, громкие прибаутки, стучали топоры. Кто-то включил музыку. Музыка была плохая.

Над всеми звуками часто возникал голос шефа. Он то давал указания, то шутил, а то кого-то хвалил.

К Виталию периодически подходили. Женщины подходили поинтересоваться, как его палец, как он вообще и что ему нужно. Они же укрыли его чем-то и предложили обезболивающее. Сначала он от обезболивающего отказался, а потом принял предложенное. И через некоторое время сам попросил ещё.

Мужчины подходили реже и интересовались менее искренне. Только муж бухгалтера сильно переживал, но не знал, какими словами выразить своё сочувствие.

– Ну сколько будем изображать из себя убитого? – поинтересовался бывший майор.

Виталий хотел послать его куда подальше, но не стал этого делать. Шеф подошёл к нему после всех. Он присел на корточки рядом, взял повреждённую руку и внимательно осмотрел палец.

– Нет. Перелома определённо быть не должно, – резюмировал он. – Давай-ка вставай. Сейчас забинтуем палец, и, в силу возможностей, подключайся к работе. Труд, он спасает от всего! Труд – он… Сам знаешь, кого из кого сделал. Давай! Знаю, что больно. Но терпи, казак! Так у нас говорят… Палец-то зашиб хоть и важный, но их у тебя ещё много… Пальцев.