Книга Миллионы Стрэттон-Парка - Дик Фрэнсис

Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.

– Кормили детей, – ответил я.

– А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… – И при виде Дарта продолжил более благопристойно: – Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.

Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.

– Не дайте ей съесть вас, – сказал он.

– Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?

– Что?

– Конрадовского архитектора?

– Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.

– Спасибо.

Я внезапно остановился. Роджер удивился:

– Что случилось? Стало хуже?

– Нет, – я посмотрел на него отсутствующим взглядом, отчего он еще больше испугался, и спросил: – Вы говорили кому-нибудь из Стрэттонов, что я архитектор?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Только Дарту. Да вы сами ему сказали, помните? А что такое? Какое это имеет значение?

– Не говорите им. – Я развернулся на сто восемьдесят градусов к Дарту, который только что вылез из машины и догонял нас.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего особенного. Послушайте… вы случайно не обмолвились кому-нибудь из родственников, что я дипломированный архитектор?

Он задумался, наморщив лоб. Роджер присоединился к нам совершенно растерянный.

– Что это значит? – спросил он.

– Да, – повторил за ним Дарт. – Что это значит?

– Я не хочу, чтобы об этом знал Конрад. Роджер возразил:

– Но, Ли, с какой стати?

– Этот человек, которого он притащил сюда, Уилсон Ярроу… Мы с ним учились в одном колледже. Там что-то было с ним…

Я изо всех сил старался вспомнить, что именно.

– И что же такое могло быть с ним? – спросил Роджер.

– В том-то и беда, я никак не могу вспомнить. Но без труда узнаю. Но лучше, чтобы он об этом и не подозревал.

– Вы подразумеваете, – заключил Дарт, – что он подорвал трибуны ради того, чтобы получить заказ на строительство новых?

– Боже, – произнес Роджер, – как вы торопитесь с выводами.

– Так думает Кит. Он так сказал.

– Думаю, они знают, что вы строитель, – задумчиво сказал мне Роджер, – и, если быть честным, сейчас вы им и выглядите.

Я взглянул на свою свободную рубашку в клетку и застиранные с пузырями на коленях джинсы и не мог не согласиться со справедливостью его слов.

– А он не узнает вас, – спросил Роджер, – если вы учились в одном колледже?

– Нет. Я года на три был младше, к тому же не очень на виду. Он же прослыл талантливым. Можно сказать, мы были в разных измерениях. Мы даже ни разу не говорили друг с другом, мне так кажется. Небожители, подобные ему, были слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы запоминать лица и фамилии мелочи с младших курсов. К тому же это было не на прошлой неделе, а семнадцать лет назад, как я поступил туда.

Когда встречаются два архитектора, первым делом задается вопрос: «Где вы учились?» Ответ дает вполне определенное представление о том, с кем ты имеешь дело.

Изучавший архитектуру в Кембридже, например, скорее всего склонен к осторожному консерватизму, учившийся в Бате предпочитает структуру красоте, слушавший курс в Макинтоше в Глазго наверняка является приверженцем шотландского стиля. Незнакомого человека понимали, потому что с ним объединяет общее прошлое.

Архитектурная ассоциация, альма-матер и Ярроу, и моя, имела тенденцию выпускать ультрамодернистов-новаторов, смотревших в будущее и строивших подавляющие людей здания из стекла. Здесь царил дух Корбюзье, несмотря даже на то, что сама школа физически находилась на Бедфорд-сквере в Лондоне в изумительно пропорциональном георгианском особняке с колоннами, вид которого противоречил витавшему внутри лекционному духу.

Всегда сверкавшие ярким светом на фоне погрузившейся в ночную тьму площади окна школьной библиотеки славили обладание знанием, и если у самодовольных студенческих звезд вдруг проявлялась известная надменность или заносчивость, то ее можно было списать за счет отличного образования и всесторонности преподавания.

Ассоциация стояла почти за рамками государственной системы образования, что выражалось в незначительном количестве стипендий для студентов, из чего, в свою очередь, вытекало преобладание платных студентов. Контингент год за годом изменялся от англичан с богемными наклонностями к отпрыскам богатых греков, нигерийцев, американцев, иранцев и гонконгских китайцев, и я считаю, что это пестрое смешение многому меня научило и дало мне много друзей.

Что касается меня, то я прошел изнуряющую школу, преимущественно практическую, но подчас и метафизическую под знаком технологии Ле Корбюзье и тяготения к классике, и никогда я не буду почитаться под сводами залов, где меня выпестовали: восстановление руин не оставляет после себя монумента в памяти потомков.

Дарт с любопытством поинтересовался:

– У вас есть какая-то степень, ну, аббревиатура, какую указывают после своей фамилии?

Я сказал:

– Да, есть. ДАА. Это означает Диплом Архитектурной Ассоциации. Для внешнего мира, для непосвященных, как правило, это ничего не значит, но для других архитекторов, и для Ярроу, это говорит о многом.

– Звучит как Общество Анонимных Алкоголиков, – произнес Дарт.

Роджер рассмеялся.

– Никому не повторяйте этой шутки, – взмолился я, и Дарт сказал, что подумает.

К нам подошел Марк, шофер Марджори, и с укором сказал, что я заставляю миссис Биншем ждать. Она сидит в кабинете Роджера, притопывая ногой.

– Скажите, что я сейчас буду, – сказал я, и Марк с этим отправился назад.

– Этот мужественный человек заслуживает Креста Виктории, – ухмыльнулся Дарт, – за выдающуюся доблесть, проявленную в тяжелых условиях.

Я двинулся следом за Марком.

– И вы тоже! – крикнул Дарт.

Сидевшая с прямой, как палка, спиной, Марджори и в самом деле была недовольна, но вовсе ни Марком и ни мной. Шоферу было сказано пойти прогуляться. Мне кивком указали на стул.

– Я лучше постою.

– Ах да, совсем забыла. – Она бросила быстрый взгляд на мои рубашку с джинсами, словно раздумывая, как ко мне следует обращаться в столь демократическом наряде.

– Насколько мне известно, вы по профессии строитель, – начала она.

– Да.

– Так вот, как строитель, теперь, когда вы достаточно хорошо ознакомились с ущербом, нанесенным трибунам, что вы можете сказать?

– По поводу того, чтобы все восстановить, как было?