Книга Точка невозврата - Полина Дашкова

– Почему французы расправлялись со своими диктаторами, а русские покорно терпели столько лет?

– Хороший вопрос, – одобрительно кивнул историк, – и почему же, как вы думаете?

– Потому, что Робеспьер не позаботился о создании собственного культа.

«Молодец. Ты сейчас сформулировала очень важную мысль, – услышала я сиплый шепот Агапкина, – это поможет тебе разобраться в кульминации водевиля».

Историку мой ответ тоже понравился. Он стал рассказывать о пропагандистских методах Геббельса. Это было странно, немцы не любят вспоминать свое нацистское прошлое. За десять лет моих поездок, наполненных бесконечным «бла-бла-бла», тема нацизма возникла только во второй раз.

В первый раз об этом заговорил мэр маленького городка на севере Рейн-Вестфалии. Городок был спокойный, чистенький. Кроме двух старинных католических соборов, там возвышалось новое, богато отделанное здание синагоги. В соборах шла служба, синагога пустовала. Из семи тысяч населения половину составляли эмигранты из бывшего СССР. Большинство не знало немецкого, работы для них не было, да они и не стремились работать, пособия хватало на сытую, благополучную и в общем совершенно растительную жизнь.

Мэр объяснил мне, что до прихода Гитлера к власти здесь была большая еврейская община. Во время нацизма его отец служил начальником гестапо и оказался главным виновником уничтожения еврейской общины. Весной сорок пятого он застрелился, оставив больную жену и троих детей.

– Я был самым младшим, совсем маленьким, ничего не помню, – сказал мэр, – но я пытаюсь восстановить то, что уничтожил мой отец, надеюсь, хотя бы отчасти, искупить его вину. Здесь может поселиться каждый, кто считает себя евреем и хочет жить в Германии. Я вижу, что среди них много бездельников, они деградируют от безделья, и никакой еврейской общины не получается. Но это их выбор, тут я бессилен.

Тюбингенский историк от Робеспьера, Ленина и Геббельса перешел к Гитлеру и Сталину:

– Те двенадцать лет для Германии не только ужасны, они оскорбительны. Годы правления большевиков были для России ужасны, разрушительны, но не оскорбительны.

Я подумала, что сейчас он заговорит о войне, назовет Сталина победителем, но ошиблась. Он имел в виду совсем другое.

– Сталин взял власть путем внутрипартийной интриги, – произнес историк и жадно хлебнул воды, – Россия его не выбирала. Он был монстр, но серьезный, значительный. А Гитлер получил власть в результате свободных демократических выборов. Немцы сами, добровольно его выбрали. Выбрали эту нелепую, карикатурную фигуру, без образования, с повадками дешевого комика неудачника. Он был смешной, а Сталин смешным не был. Вы чувствуете разницу? Как могли мы, немцы, воспринимать его всерьез? Магия какая-то!

– Есть люди, которые до сих пор воспринимают Гитлера всерьез, поклоняются ему, и в Германии, и в России, – сказала я, – они оба, Сталин и Гитлер, не потеряли своей привлекательности. Они мощные бренды, о них говорят, пишут, думают.

– Мне кажется, между ними есть некая таинственная, почти родственная связь, и вполне возможно, они хорошо знали друг друга, встречались, – понизив голос, произнес историк.

«Ага, они были сводные братья, дети одного тайного папашки, черного мага», – подумала я, еле сдерживая снисходительную усмешку.

– Существует версия, что они встречались в тридцать девятом году во Львове, – вполне серьезно продолжал мой собеседник, – все свидетели, разумеется, уничтожены. Охрана, переводчики. Но они могли встретиться еще раньше, в Вене, в феврале тринадцатого. Сталин ездил в Вену писать какую-то статью. Гитлер там жил. В официальной истории нацизма была изменена дата переезда Гитлера из Вены в Мюнхен. В «Майн кампф» он написал, что приехал в Мюнхен летом 1912-го. После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляхайсмерштрассе в Мюнхене: «В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 до дня добровольного поступления на военную службу в 1914». А на самом деле из Вены в Мюнхен Гитлер уехал 24 мая 1913-го.

– Наверняка можно найти десяток разных объяснений, – возразила я мягко.

– Никаких объяснений, – историк упрямо помотал головой, – совершенно никаких, я специально изучал этот вопрос. Случайная ошибка исключается. Дата переезда фальсифицирована намеренно, и за этим прячется какая-то очень серьезная тайна. Я почти уверен: они встречались. Вот только на каком языке они говорили? Впрочем, мог быть переводчик...

– Сталин владел немецким, – сказала я и почувствовала щекотный холодок в солнечном сплетении, – в ссылке под Вологдой он переводил с немецкого книгу Розы Люксембург и читал Гете в подлиннике. Есть несколько свидетельств. Сохранилось письмо Сталина к жене. Он отдыхал на Кавказе и просил ее прислать книги на немецком.

Историк снял очки, облизнул пересохшие губы, залпом выпил бокал воды. Крупное адамово яблоко быстро двигалось, когда он глотал. Голубые навыкате глаза хищно блестели. Я узнала собрата по несчастью. Тот же неуемный инстинкт ищейки во времени, та же дополнительная извилина в голове.

«Тихо, тихо, не заводись, не отвлекайся, – прозвучал рядом строгий голос Агапкина. – Венским свиданием ты займешься позже, два молодых монстра встретятся в третьем томе твоего романа. Сейчас ты должна сосредоточиться на ранениях».

Ужин закончился. Мы с историком обменялись телефонами и эмейлами.

Оказавшись в своем номере, я сразу отправилась в душ и готова была нырнуть под одеяло, но увидела на бюро очередную стопку листов. Я зажгла настольную лампу, присела на кривоногий стул.

* * *

«Около 5 часов Ильич пришел из своего кабинета уже в пальто и сказал мне, что все же поедет на митинг, и категорически отказался взять меня с собой. Проходит час, другой. С нетерпением караулю у окна возвращение знакомой машины. Вот наконец она несется как-то особенно быстро. Но что это? Шофер соскакивает и открывает дверцы. Этого никогда раньше не бывало. Ильича выводят из автомобиля какие-то незнакомые люди. Он без пальто и без пиджака, идет, опираясь на товарищей. Ильич очень бледен, но идет сам, поддерживаемый с двух сторон. Сзади них – шофер Гиль. На мой вопрос Ильич успокаивающе отвечает, что ранен только в руку, легко. Бегу отворять двери, приготовлять постель, куда через несколько минут Ильича и укладывают...

Кому звонить? Я соображаю, что в 8 часов должно быть заседание Совнаркома, на котором Ильич должен был председательствовать. Теперь уж около восьми. Товарищи вероятно собрались...»

Это была цитата из воспоминаний Марии Ильиничны Ульяновой. Я опять, уже совершенно машинально, принялась рассчитывать время. Около пяти зашел в кабинет в пальто. Допустим, выехал из Кремля в начале шестого. На Хлебную биржу мог приехать не раньше шести, она была довольно далеко от центра. Выступал примерно час, стало быть, на Серпуховку отправился часов в семь, приехал не раньше восьми. Это другой конец Москвы.

Все-таки получается слишком большой разброс во времени, даже если сделать скидку на забывчивость мемуаристов. Та же Мария Ильинична утверждает, что «около восьми» Ильич уже вернулся. Гиль – что в десять только приехали на завод. Бонч – что в шесть он узнал о покушении. Есть еще воспоминания коменданта Кремля Малькова, где он сообщает, что раненого Ленина привезли в середине дня.