Книга Золото стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

Хосе развернулся в седле, хлестнул коня, выбрался на ровную землю и приник к холке, но уланы были слишком близко. Шарп смотрел, как француз приподнимается на стременах, отводит назад руку с пикой, а затем резко подается вперед, всем своим весом утяжеляя пику, которая вонзается в спину Хосе. Партизан выгнулся назад, пронзительно вскрикнул и рухнул на мокрую землю; напрасно он шарил по спине ладонями, тщетно пытался вырвать огромную пику. Двое других всадников придержали коней над умирающим, нанесли по удару, и ветер донес до Шарпа их смех.

Тереза, успев перевести дух, рванулась изо всех сил, и Шарп понял что она сейчас закричит. Она не видела гибели Хосе, она знала, что Эль Католико рядом, и в это мгновение Шарп мог сделать лишь одно: по-прежнему сжимая ее руками и ногами, он прижался ртом к ее губам, притиснул к земле ее голову. Их зубы встретились с громким щелчком; девушка попыталась его укусить, а он чуть повернул голову, губами раздвинул ей губы и надавил зубами. Она дергалась, корчилась, глядя вверх одним горящим глазом, но Шарп не уступал, прижимал ее к камням всей своей тяжестью, и внезапно она обмякла.

Приближался чужой голос. Казалось, он звучит прямо над Шарпом и девушкой, и вдруг они услышали совсем рядом хруст щебня под копытами, а чуть в стороне – другой крик, топот других копыт. Тереза замерла, в глазах появился страх, Шарп ощутил биение ее сердца, а под его губами участилось ее дыхание. Он целую вечность поворачивал голову, чтобы увидеть все лицо девушки, а затем прошептал, с трудом шевеля кровоточащей губой:

– Лежи тихо. Тихо.

Она едва заметно кивнула, и Шарп разжал пальцы, но не убрал рук с ее запястий. По его спине хлестал дождь, водяные струйки падали с волос и кивера на ее лицо. Снова раздались крики, и в шуме ливня Шарп расслышал скрип седла и конское ржание. Девушка смотрела Шарпу в глаза, а ему мучительно хотелось узнать, близко ли враг, но он не решался поднять голову.

Глаза ее вдруг вскинулись на миг, и в них опять появился страх. Должно быть, она увидела невдалеке француза.

Улан смотрел не на мужчину и женщину, лежащих в ручье, а на всадников, которые уносились к холмам. Шарп сжал руку Терезы. Она скосила глаза, предупреждая, что рядом француз, а Шарп очень медленно качнул головой из стороны в сторону, давая понять, что малейшее шевеление может их выдать.

Француз рассмеялся и что-то крикнул своим товарищам. Девушка не закрывала глаз, и Шарп ее поцеловал. Она могла бы отстранить губы, но не сделала этого. Ее язык ощупал прокушенную губу Шарпа, а он, глядя в бездонные черные глаза, понял, отчего она не смежает век: для нее происходящее было настолько немыслимым, что она могла верить только собственным глазам.

Француз снова закричал, он был уже гораздо ближе, и кто-то ответил насмешливо и властно – вероятно, командир приказал ему вернуться, решив, что незадачливый улан заметил у ручья птицу или убегающего кролика.

Шарп услышал частый хруст щебня. Секунду-другую по прихоти ветра он звучал так громко, что у девушки от страха расширились глаза, а затем топот стал утихать, голоса – слабеть. Тереза закрыла глаза и страстно впилась в губы Шарпа, а через долю секунды рывком повернула голову.

Трое улан удалялись, крупы их скакунов лоснились от влаги.

Стрелок вздохнул с облегчением и легкой досадой.

– Ушли.

Она задвигалась, но Шарп покачал головой.

– Погоди.

Девушка повернула и приподняла голову, коснувшись щекой его щеки, и шепнула о том, что увидела на краю долины. Обоз. Вереница повозок, рядом – всадники с пиками и саблями. Скрипя несмазанными осями и громыхая на выбоинах, обоз катил на юг, к дороге на Альмейду. Придется ждать не меньше часа, пока он скроется из виду, но нет худа без добра: конное охранение отогнало Эль Католико и его людей.

И снова Шарпа охватило воодушевление, которое нет-нет да и прорывалось сквозь растущее чувство обреченности. Французы не заметили роту легкой пехоты, и, когда минует обоз, люди благополучно доберутся до брода.

Он посмотрел на девушку.

– Не побежишь?

Тереза кивнула. Шарп повторил вопрос, она опять кивнула; он медленно сполз с нее и вытянулся рядом.

Девушка перевернулась на живот. К ее телу прилипла мокрая одежда, и он вспомнил ее обнаженной – стройную, худощавую, – протянул руку, коснулся веревки на шее, передвинул ее, отыскивая узел, и затеребил его мокрыми пальцами. Тугая петля, пропитанная влагой, поддавалась неохотно, но в конце концов Шарп снял ее и уронил на камни.

– Прости.

Тереза пожала плечами, словно это не имело значения. На ее шее висела цепочка. Шарп подцепил ее пальцем, потянул к себе и увидел квадратный серебряный медальон. С полным равнодушием в темных глазах девушка смотрела, как Шарп поддевает крышечку ногтем большого пальца. В медальоне не оказалось портрета; Тереза улыбнулась уголком рта, догадавшись, что он ожидал увидеть. Но на внутренней стороне крышечки он прочел гравировку «Люблю тебя. Ж.», и через несколько секунд сообразил, что Иоахим, Эль Католико, никогда бы не стал писать на серебряной безделушке по-английски. С тошнотворной безысходностью Шарп понял: медальон принадлежал Харди. «Ж.» – это Жозефина.

Он перевел взгляд на серебряное колечко с резным изображением орла, подаренное ею до Талаверы, до Харди, и, поддаваясь необъяснимому суеверию, дотронулся кольцом до медальона.

– Он мертв?

Секунду-другую она не шевелилась, затем кивнула, медленно перевела взор на кольцо и снова посмотрела ему в глаза.

– Золото?

– Да. Ты пойдешь в Кадис?

Наступила очередь Шарпа задумчиво смотреть ей в глаза сквозь дождевые капли, скатывающиеся с кивера.

– Нет.

– У вас останется?

– Наверное. Но только для войны с французами. Домой его не увезем, я обещаю.

Тереза кивнула и повернула голову к французскому обозу, к пушкам из северных арсеналов. Их везли к войскам, осаждающим Альмейду, – не полевую и даже не осадную артиллерию, а любимое оружие Наполеона – восьмидюймовые гаубицы с короткими до неприличия стволами, ни дать ни взять опрокинутые ночные горшки на деревянных лафетах. Эти горшки способны бросать высоко в небо разрывные снаряды, из надежных укрытий сеять смерть в осажденном городе. Хватало в обозе и телег, вероятно с боеприпасами, их тянули медлительные буйволы, которых погоняли длинными кнутами усталые и злые кавалеристы. Французам серьезно мешал ветер, задувал под просмоленную парусину, теребил веревки – покровы дергались и трепетали, точно подраненные летучие мыши, а обозники, должно быть, кляня войну на все корки, спешили укрыть от проливного дождя драгоценные пороховые бочки.

Над мокрой долиной разносился скрип толстых осей, крутящихся вместе с колесами. Шарп лежал под косыми струями дождя, чувствовал, что вода в ручье поднялась до колен, знал, что она поднимется еще выше и каждая секунда промедления уменьшает его шансы переправиться сегодня через реку.