Книга Клинок инквизиции - Диана Удовиченко

Прошло довольно много времени, пока не раздался глухой стук мотыги о крышку гроба. Домовину вытащили из ямы, поставили возле уже готового кострища.

– Открывайте, – приказал Шпренгер.

– Ну уж нет, господин, – заныл тощий крестьянин, – уж пусть твои люди сделают. А нам страшно. Как выскочит оборотница…

Инквизитор кивнул:

– Волдо, Клинок, займитесь.

Дан взял у одного из крестьян топор, сбил крышку, оттащил в сторону. Кильхен выглядела так, словно заснула: тление не коснулось ее, лицо лишь слегка осунулось, но от этого странным образом девичья миловидность превратилась в яркую, соблазнительную женскую красоту. Губы на фоне бледной кожи выглядели неправдоподобно алыми, словно покрытыми кровью.

– Как живая, – ахнул тощий, глядя на тело с почтительного расстояния. – Совсем ничего с ней не стало, похорошела только. Точно оборотень…

Холод стоит, вот тело и сохранилось, подумал Дан, но вслух говорить не стал – бесполезно бороться с суевериями, все слишком напуганы. К тому же Шпренгер был прав: неизвестно, как укус вервольфа действует на людей. Платье покойницы, с глухим воротом и длинными рукавами, скрывало увечья на теле Кильхен.

– Нужно осмотреть труп, – тихо сказал Шпренгеру Дан.

– Зачем?

– Если она оборотень, раны должны были затянуться.

– Мы не можем раздевать ее при людях, – шепнул инквизитор. – Это будет выглядеть глумлением. А везти тело в Равенсбург слишком опасно.

Кильхен уложили на кострище, гроб разломали на дрова. Сухо щелкнуло огниво – костер занялся, жарко полыхнул в безветренном морозном воздухе. Возле часовни постепенно собиралась толпа: жители Ребедорфа пришли полюбоваться зрелищем.

– Нет! Нет! Не надо! – к костру подбежал староста. – Зачем, зачем, добрые господа?..

Шпренгер кивнул Волдо, солдаты оттащил несчастного. Одо забился у них в руках, вырвался с неожиданной силой, бросился обратно, прямо в огонь:

– Погоди, Кильхен, я сейчас…

Его вовремя вытащили, сбили пламя, толкнули прочь. Староста уставился безумными глазами на костер и затрясся в тихом смехе.

– Ума лишился, – подходя, сказал Энгель.

– Кильхен, доченька моя, встает, – хихикал Одо.

В толпе раздались крики ужаса, заплакали испуганные дети. Покойница медленно поднимала объятые огнем руки.

– Вставай, Кильхен, – кричал староста.

– Ведьма! Оборотница! – шептали крестьяне.

– Подкиньте дров, – невозмутимо командовал Шпренгер.

Костер пылал долго. Поднималась в воздух жирная сажа, оседала на белом снегу. Наконец от Кильхен остались одни обгорелые кости.

– Закопать, – приказал Шпренгер. – Надеюсь, теперь убийства в Равенсбурге и окрестностях прекратятся.

Наутро к ратуше принесли искалеченный труп десятилетней девочки. Неизвестное чудовище изуродовало ребенка, вырвало из тела большие куски плоти. Вервольф продолжал охотиться.

Настя

– Твоему преступлению нет оправдания. – Взгляд матери Анны был суров и холоден, осунувшееся лицо выдавало усталость. – Обет, данный Господу, непреложен, сестра Агна, и ты это знаешь.

Настя молчала.

– Куда ты шла, дитя? – в который раз уже спросила аббатиса. – Скажи мне лишь одно: ты бежала от Бога или к человеку?

– К человеку, к любимому. – Настя не нашла более достойного ответа, брякнула, чтобы отвязаться, надеясь, что долгий допрос наконец закончится.

Суровое лицо матери Анны смягчилось, взгляд стал задумчивым и… мечтательным?

– Любовь… – медленно проговорила она. – Что ты знаешь о ней, дитя? Человеческая любовь быстротечна и неверна. Бог – вот настоящая любовь, когда-нибудь ты это поймешь. – Аббатиса подошла к Насте, положила руки на плечи, вгляделась в глаза. – Ты отдала жизнь Господу, сестра. Теперь ты невеста Христа, возлюби его, смирись, раскайся в греховных желаниях, откажись от них.

Настя, опять не зная, что ответить, молча кивнула. «Опять невеста, теперь уже самого Христа… Поразительным спросом пользуюсь. Скорее бы в карцер, что ли. Отсижу и снова свалю, но теперь буду умнее, сразу уберусь из города». Жаль только, денег не было: мешочек с золотом, украденным из дома тетушки Гретель, она потеряла в лесу.

– Я должна назначить тебе наказание, дитя, – мягко произнесла аббатиса. – Розги, многие недели тюрьмы и строгого поста. Но ты молода, хрупка здоровьем, и я не хочу, чтобы сердце твое ожесточалось, вместо того чтобы открыться для любви к господу. Верю: ты сумеешь преодолеть сомнения и примешь свое предназначение… Трое суток карцера и семь дней строгого поста, сестра. После отправишься в скрипторий[14], там ты сможешь принести наибольшую пользу. Сестра Ортензия! Уведите… – Мать Анна отвернулась.

Скользкие ступени, сочащиеся влагой стены, тяжелый воздух, запах гнили и сырости, вальяжные жирные крысы, железные решетки вместо дверей… Насколько она могла рассмотреть, все помещения в подвале пустовали. Бесноватых куда-то увезли, наверное, к инквизиторам.

На трое суток это место должно стать ее домом, и соседей не будет. Так даже спокойнее, решила Настя, никто по ночам орать не станет. Вошла в уже знакомую камеру, дождалась, пока лязгнет засов верхней двери, отделяя ее от внешнего мира, погружая в полную темноту, уселась на прелую солому и задумалась.

Одно дело знать о Средневековье по книгам, другое – оказаться в нем. Женщина здесь совершенно бесправна: в лучшем случае ценный товар, в худшем – просто вещь. На каждом шагу норовят то замуж выдать, то поиметь, а если недовольна – ступай на костер или вот в монастырь. Настя никогда не причисляла себя к феминисткам, но сейчас ощутила настоятельную потребность бороться за свои права. Правда, толку от этой борьбы? Дадут по башке топориком, как она тетушке Гретель, – и поминай как звали.

Без защиты здесь не выжить, одинокая молодая девушка везде привлекает внимание, она слишком желанная добыча. Нужно срочно найти Данилку. Только вот как? И вдруг он вообще не здесь? Хотя что-то подсказывало: здесь, и совсем недалеко.

Настя прилегла на солому, задремала. Проснулась от странных звуков. Сначала где-то вдалеке, в другом конце коридора, загрохотало, лязгнуло железо – кто-то изо всех сил тряс решетчатую дверь. Потом все прекратилось, наступила тишина. Через мгновение ее нарушило уже знакомое неприятное хлюпанье.

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…» – вкрадчиво, тихо, осторожно…

Настя уселась на подстилке, настороженно смотрела в темноту. Звук вроде бы сделался чуть громче:

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…»

Опять задрожала решетка, уже ближе, затем лязганье вновь сменилось странным: