Книга День Шакала - Фредерик Форсайт

Роллан иронически улыбнулся. Он не хуже генерала Гибо понимал, что не страх заставил Родина прятаться за спины телохранителей.

Значит, им известен секрет. Какой секрет? Похоже, связанный с каким-то событием в Вене. Столица Австрии упоминалась трижды, хотя сначала Роллан подумал, что Ковальски говорит о Вьене,[21]городке в двадцати километрах к югу от Лиона. Но, возможно, все-таки Вена, а не французский провинциальный городок.

Они встречались в Вене. Затем приехали в Рим и поселились в отеле под охраной, чтобы исключить похищение и последующий допрос, на котором придется выдать секрет. Секрет как-то связан с Веной.

В последовательности событий зияли прорехи. Заполнить их уже не удастся, в три часа ночи ему сообщили, что второго допроса не будет: Ковальски умер. Или из показаний можно выудить что-то еще?

И Роллан начал выписывать слова, вроде бы выпадающие из текста. Клейст, человек по фамилии Клейст. Ковальски, поляк по национальности, произнес это слово правильно, и Роллан, помнящий немецкий с военных лет, записал его как полагается, в отличие от дешифровщика, допустившего ошибку. Но человек ли? А может, место? Он позвонил на коммутатор и попросил найти в телефонном справочнике жителя Вены по фамилии Клейст или место под таким же названием. Ответ поступил через десять минут. Клейсты занимали в справочнике две колонки, все личные телефоны. Кроме того, в справочнике значились частная школа Эвальда Клейста для мальчиков и пансион Клейста на Брукнералле.

Роллан записал оба, но подчеркнул пансион Клейста. Затем продолжил чтение.

Несколько раз Ковальски упоминал какого-то иностранца, к которому питал смешанные чувства. Иногда характеризовал его, как «bon», то есть хороший, в других случаях, как «facheur», то есть зануда. В пять утра полковник Роллан приказал принести ему кассету и магнитофон и целый час вслушивался в звучащие с пленки голоса. Выключив магнитофон, он коротко выругался и, взяв ручку, внес в текст несколько изменений.

Ковальски сказал, что иностранец «blond», блондин, а не «bоn». А слово, сорвавшееся с разбитых губ и записанное как «facheur», в действительности являлось совсем другим словом — «faucheur»,[22]то есть убийца.

Дальнейшее уже не составляло особого труда. Слово «шакал», которое Роллан ранее вычеркивал отовсюду, полагая, что Ковальски называет так людей, схвативших и допрашивавших его, приобрело иной смысл. Оно стало кодовым именем убийцы со светлыми волосами, иностранца, с которым три главаря ОАС встретились в пансионе Клейста в Вене за несколько дней до того, как поселиться в Риме под усиленной охраной.

Теперь Роллан мог объяснить, чем вызвана волна ограблений банков и ювелирных магазинов, сотрясающая Францию в последние восемь недель. Услуги блондина стоили денег. И не вызывало сомнений, какое задание получил он от ОАС, раз речь шла о миллионах франков. Ради пустяка блондина звать бы не стали.

В семь утра Роллан позвонил дежурному и продиктовал срочную депешу в венское отделение СДЭКЭ, нарушив тем самым внутриведомственную договоренность о том, что все дела в Вене ведет бюро R3 (Западная Европа). Затем велел принести все копии протокола допроса Ковальски и запер их в сейф. И сел писать донесение, адресованное только одному человеку, с пометкой «Прочесть лично».

В донесении он коротко упомянул об операции, проведенной по его инициативе, результатом которой стало пленение Ковальски; о приезде экс-легионера в Марсель, куда его заманили ложным известием о болезни близкого ему человека, о действиях агентов Отдела противодействия, допросе и полученном признании. Он также отметил, что в схватке с экс-легионером два агента стали калеками, а он сам, чувствуя, что уйти не удастся, попытался покончить с собой и его пришлось срочно госпитализировать. Именно там, на смертном одре, он во всем и признался.

Далее следовало само признание и пояснения Роллана. Покончив с этим, он помедлил, прежде чем перейти к последнему абзацу, оглядел крыши домов, позолоченных восходящим солнцем. Роллан пользовался репутацией человека — и он знал об этом — который ничего не преувеличивает и никогда не сгущает краски. Поэтому он и задумался, прежде чем вновь склониться над листом бумаги.

«В настоящее время продолжается поиск доказательств существования этого заговора. Однако если расследование подтвердит, что вышесказанное соответствует действительности, приведенный выше план покушения представляет собой, с моей точки зрения, наиболее опасную идею, выношенную террористами в стремлении уничтожить президента Франции. Если таковой план имеется и наемник-иностранец, о котором мы ничего не знаем, кроме кодового имени Шакал, действительно получил задание убить президента Франции и сейчас ведет подготовку покушения, мой долг информировать вас, что, по моему убеждению, положение критическое. Нация в опасности».

Полковник Роллан сам отпечатал донесение, чего не бывало ранее, заклеил конверт, приложил к нему личную печать, надписал адрес и поставил вверху гриф наивысшей степени секретности. Затем сжег черновики и смыл пепел водой в маленькой раковине в углу кабинета.

Вымыл руки и лицо. Вытираясь полотенцем, глянул в зеркало над раковиной. Лицо, которое он увидел, к его великому сожалению, теряло былую привлекательность. Худощавое, столь энергичное в юности и столь импонирующее женщинам в более зрелые годы, оно становилось все более усталым, утомленным. Слишком многое он испытал, слишком много узнал о тех низостях, на кои способен человек в борьбе с себе подобными за выживание. Обманы, хитрости, необходимость посылать людей на смерть или на убийство, на пытки в подвалах или на добывание нужных сведений теми же пытками, раньше времени состарили главу Отдела противодействия. И сейчас он выглядел не на пятьдесят четыре, а на все шестьдесят лет. Глубокие складки от носа к уголкам рта, темные метки под глазами, совершенно белые виски, недавно еще чуть тронутые сединой.

В конце года, сказал он себе, я обязательно должен вырваться из этой круговерти. Лицо печально глянуло на него. Неверие или смирение с неизбежным? Может, лицо знало лучше, чем разум? Уйти после стольких лет просто невозможно. И придется тянуть этот воз до конца своих дней. Сопротивление, тайная полиция, служба безопасности и, наконец, Отдел противодействия. Сколько людей, сколько крови, говорил он лицу в зеркале. И все ради Франции. А помнит ли об этом Франция? Лицо смотрело на него из зеркала и молчало. Потому что они оба знали ответ.

Полковник Роллан вызвал к себе мотоциклиста-посыльного. Попросил принести в кабинет яичницу, рогалики, масло и кофе, на этот раз большую чашку с молоком, а также две таблетки аспирина, чтобы снять головную боль от бессонной ночи. Он отдал посыльному запечатанный конверт, приказав отвезти его по указанному адресу. Намазал рогалик маслом, съел его вместе с яичницей и с чашкой кофе подошел к окну, обращенному к центру Парижа. Вдали он мог различить шпили Нотр-Дам и, в жарком утреннем мареве, повисшем над Сеной, вершину Эйфелевой башни. Рабочий день, 11 августа, уже вступил в свои права, часы показывали начало десятого, и многие, возможно, успели ругнуть мотоциклиста в черном комбинезоне, в реве сирены лавирующего между автомобилями. Мчался он в Министерство внутренних дел.