Книга Шкатулка сновидений - Дэвид Мэдсен

— Оставьте засахаренные сладости на подносе и можете идти, Димкинс.

— Да, мисс.

— Какой милый, добродушный человек, — замечает Адельма. — Не знаю, что бы мы без него делали.

— А что бы я без тебя делал? — отвечаю я, глядя прямо в ее прелестные голубые глаза и кладя засахаренное лакомство — клубнику с кремом — целиком себе в рот. — Адельма, я весь горю, мое тело жаждет тебя! Это испепеляющий жар…

— А мое — тебя. Ты должен знать об этом, Хендрик. Скоро, совсем скоро мы соединимся в радостях плотской любви.

Она украдкой бросает на меня застенчивый, полный неподдельной скромности взгляд, потом смотрит вниз, на засахаренную сладость — шоколадно-вишневую помадку — по-прежнему лежащую нетронутой на ее тарелке.

— Ты бы назвал себя… большим… мужчиной?

— Уверен, что я, должно быть, больше среднестатистического! — гордо отвечаю я.

Адельма медленно подносит руку к сложившимся в маленькое «о» удивления и опасения губам.

— Тогда ты должен быть очень нежным со мной, — тихо произносит она. — Нежным, и внимательным, и заботливым.

— А ты сомневаешься? — восклицаю я, одновременно тронутый и возбужденный ее уязвимостью и деликатностью.

— Ты станешь моим учителем в искусстве и технике любви, — продолжает Адельма. — Ведь я невинна и неопытна. Ты покажешь мне, как правильно расположить себя, чтобы движения моего тела сопутствовали твоим, расскажешь, каких ощущений ждать и как предаться их сладости, объяснишь наступление моей кульминации по отношению к твоей и как использовать…

— Адельма, пожалуйста! — умоляюще прерываю я, роняя надкушенное лакомство на роскошный шелковый ковер. — Еще немного — и ты возбудишь меня до неконтролируемого состояния…

— Значит, я немедленно прекращаю. Наша любовь осуществится сегодня ночью, Хендрик, и ни моментом раньше. Когда мы, обнаженные, будем лежать в постели, архиепископ Стайлер проведет Обряд Плотского Блаженства. Все уже организованно. Этот человек — почти святой. Каждый день он не меньше трех часов стоит коленопреклоненный, погрузившись в созерцательную молитву. А его жена — просто монахиня, как я понимаю. Его благословение сделает наше соитие верхом совершенства.

— Это будет прекрасно! — вскрикиваю я, чувствуя необычайный прилив эмоций…

И тут мои восхитительные мечты внезапно оказались нарушены.

— Хендрик? Хендрик!

Я выронил ручку.

— О Господи, ну что на этот раз?

Адельма буквально ворвалась в комнату и бросилась ко мне.

— Адельма!

— О, мой дорогой, мой дорогой!

Упав на колени, она обхватила меня за талию. Ее лицо было мокро от слез. Я наклонился и коснулся нежной щеки.

— Что случилось? — спросил я, уже зная ее ответ, по крайней мере, его сущность.

— Я… я люблю тебя… — судорожно пролепетала она. — Я это сейчас поняла. А раньше не понимала! Я просто думала, о Боже, не знаю, что я думала! Но я действительно люблю тебя, всем сердцем и душой, Хендрик, мой милый Хендрик…

— Я всегда любил тебя, Адельма, — произнес я. — С того самого момента, когда увидел тебя, полуобнаженную, читающую «Историю кириллического алфавита с примечаниями». Помнишь?

— Ту глупую книгу, — фыркнула она. — В ней вообще не было убийств. Ни одного!

— Убийств? — слегка смущенно переспросил я.

— Ведь в книгах всегда должны быть убийства?

— Возможно, не в «Истории кириллического алфавита с примечаниями».

— Именно это Димкинс и сказал мне.

— Забудь, что тебе сказал Димкинс. Вернемся назад.

— Куда?

— Ну, ты говорила, что любишь меня, разве не так?

— Правда?

Внезапно она вскочила на ноги и вытерла остатки слез тыльной стороной руки.

— С чего бы это я стала говорить такое? — ее голос мгновенно стал резким и высокомерным.

В отчаянии я произнес:

— Если ты хочешь, чтобы мы спали вместе, можно попросить архиепископа Стайлера благословить нас, когда мы будем лежать обнаженными в постели.

— Хватит мерзостей! Ты безумен! Все говорят, что ты сумасшедший!

— Кто все?

— Папа, доктор Фрейд, Димкинс, архиепископ, жена архиепископа, этот ужасный толстяк, который воняет…

— Малкович?

— Да, он. Он тоже считает тебя сумасшедшим.

— Значит, ты меня не любишь?

Адельма откинула голову назад и расхохоталась, почти закричала, как осел. Потом она опустила голову, ее глаза остекленели, уставились в никуда, и она зашептала:

— Я желаю тебя, мой любимый! Я тоскую и жажду, чтобы мы были вместе! Конечно, пусть архиепископ благословит кровать! Это будет чудесно!

Быстро уткнувшись лицом мне в шею, Адельма начала посапывать, и вздыхать, и что-то тихо, мягко напевать мне на ухо.

— Хендрик, забери меня отсюда, — выдохнула она.

— Что?

— О да, да! После того как мы впервые займемся любовью — непременно с благословения архиепископа Стайлера — забери меня из замка Флюхштайн. Пожалуйста!

— Адельма…

— Заберешь, дорогой? Заберешь? — умоляла она. Я коснулся губами ее губ, потом запечатлел на лбу Адельмы целомудренный поцелуй.

— Конечно, — сказал я. — Мы уедем вместе и никогда не вернемся. Вся жизнь будет в нашем собственном распоряжении.

— О, Хендрик!

В этот момент в дверь постучал доктор Фрейд.

— Какого черта вам здесь надо? — огрызнулся я.

— Вы просили сообщить вам, — медленно ответил он, пристально изучая нашу парочку.

— Сообщить что?

— Когда прозвонят на обед. Прозвонили. Он покачал головой и вышел из комнаты.

Обед я могу описать только словом «восхитительный». Ну, на самом деле, в голову приходят и другие прилагательные: богатый, экстравагантный, расточительный — и впервые бесхлебный. Сначала подали суп из кокосов и листьев лайма, приправленный имбирем, чесноком, чили, сочной кокосовой мякотью и свежими лаймами; затем жареные в масле цыплячьи печенки с фенхелем и ширазским винегретом, блестящие и темные, только что со сковороды; дальше шли подрумяненные филе тюрбо[61]с лесными грибами, жареный палтус, ягнячьи ножки с розмарином и лавандой в винном соусе и свиные отбивные с чечевицей; а на десерт — жареные сливы и черника в ароматном соку, пирог татин[62]с сыром марскапоне и мороженым и лимонные взбитые сливки. Я наелся почти до потери сознания.