Книга Лев правосудия - Леена Лехтолайнен

В субботу я вышла в вечернюю смену; «Санс ном» был полон уже с шести часов. Я проспала до полудня, а потом, перед работой, позвонила Хаккарайненам, но у них не ответили: там по-прежнему имелся только стационарный телефон.

Мне повезло в воскресенье, после дойки. К телефону подошел Матти и принялся расспрашивать о моих делах, но потом я попросила позвать Майю. Сначала я расхвалила чай и выпечку, выразила удивление, как много грибов выросло этим сухим летом, и только потом осмелилась спросить про украшения.

— Украшения твоей мамы? Послушай, я не знаю. Твои родители тогда ведь жили не здесь, а в Лаппенранте. Понятия не имею, куда подевались их вещи.

— Но вы были на похоронах, я видела на фотографиях.

— Да, ведь Матти — кузен твоего покойного дедушки со стороны матери. Мы пришли поддержать твою бабушку, и я помогла с выпечкой, в молодости я всегда готовила на праздники. С твоими родителями мы тогда не были особо знакомы, но потом, когда Яри стал искать дом, чтобы жить там вместе с тобой, Матти ему передал, что здесь продается один. Хоть это и не самое подходящее место для ребенка, слишком глухое.

— Для меня это было очень хорошее место, — тихо ответила я.

Потом поинтересовалась, как поживают их животные. Следы рыси, оказывается, появляются время от времени, но нападений на скотину не было.

— А где вы хранили альбом с похорон? — спросила я потом.

— Ты разве не помнишь? На книжной полке твоего дяди, где все прочие альбомы. Твои детские фотографии еще здесь, не хочешь их?

— Заберу когда-нибудь.

Напрасно было бы спрашивать Майю о следах взлома или странных визитерах. Когда-то я установила там сигнализацию, но перед своим отъездом убрала, чтобы она не реагировала на животных и не тревожила понапрасну. Давиду я часто рассказывала о полуострове Хевосенперсет и о моем детстве там, показывала на карте. Ему было бы несложно найти нашу деревню и тайно проникнуть в домик. Но когда он мог это сделать, почему, зачем? Сходству этих двух колец должно быть какое-то другое объяснение.

На работу я поехала на велосипеде и всю дорогу думала об украшениях. Было бы естественно, если бы их забрала бабушка. Она могла их продать. Или, возможно, подруги матери что-то взяли на память. Я, например, в своем завещании разрешила друзьям взять что понравится. Но мама вряд ли составляла завещание: она умерла в двадцать шесть лет, едва ли ожидая, что проживет так мало. Дядя Яри, правда, несколько раз намекал, что мой отец не впервые в тот раз прибегнул к насилию. Дядя и раньше замечал у сестры синяки под глазами и на руках, но получал от нее классические объяснения, будто она поскользнулась и ударилась о дверь. Я бы не поверила. Майк Вирту заставил нас поклясться, что мы не будем смотреть на насилие сквозь пальцы.

— Невмешательство сделает нас соучастниками. Конечно, нужно понимать, где ты можешь справиться сам, а где нужно прибегнуть к помощи закона. Но равнодушие в любом случае преступно.

В воскресенье после полудня я попытала счастья с женщинами, которых звали Тарья Киннунен, но не нашла ни одной, которая жила бы на Туусниеми. Большая часть даже не знала, что это такое. От расстройства я не сразу нашла в себе силы, чтобы начать звонить Тиине Турпейнен и Пяйви Ваананен, а вместо этого поискала данные по всем трем именам в платном адресном бюро. Одна Пяйви Ваананен-Хуттунен жила в Куопио, это выглядело многообещающе. Но по мобильному никто не ответил. Номер моего телефона был закрыт, и поэтому многие не хотели отвечать на подобный звонок. А в какой эсэмэске я могла бы объяснить, кто я и что мне надо?

Еще больше меня притягивал телефонный номер Кари Суурлуото. Мне приходилось несколько раз слышать низкий голос отца, и при этом казалось, что он накачан лекарствами почти до бесчувствия. Интересно, какой голос у Кари? Это можно было выяснить только опытным путем.

И все же я колебалась, тянула время, разглядывая пешеходов на углу Юрьонкату и Ээрикинкату. Наверное, в театре дневной спектакль. У Моники был абонемент, и несколько раз она звала меня с собой. Стиральная машина еще не закончила работать? Нужно успеть развесить белье перед уходом в «Санс ном». Короче, звонок Кари Суурлуото я всячески откладывала. Возможно, это вообще какой-то совсем другой Кари, а если тот самый, то он мог полностью порвать отношения с моим отцом, как и я сама.

И все-таки я заставила себя набрать номер. Ответили так быстро, будто человек на том конце линии уже держал аппарат в руках.

— Суурлуото.

— Это Хилья… бывшая Суурлуото. Дочка Кейо.

Повисло долгое, долгое молчание. Судя по шуму на заднем плане, он находился в автомобиле; возможно, говорил по гарнитуре, потому и ответил так быстро.

— Хилья? — наконец сказал он. — Ну конечно, ты уже взрослая женщина. Я думал, ты живешь за границей. Последний раз, когда до меня доходили о тебе известия, ты была в Америке.

— Сейчас я в Финляндии.

— Мне не совсем удобно говорить, у меня в машине люди. Что ты хотела?

— Поговорить о моем отце. Ты единственный его родственник, который был на похоронах матери.

Опять долгая тишина. Где-то на заднем плане слышался детский смех.

— Ты можешь позвонить через полчаса?

Через полчаса уже мне пора будет на работу. В итоге мы договорились, что я позвоню утром в понедельник, после десяти. Суурлуото сказал, что будет на рабочем месте, но у него все равно нет иного занятия, кроме как писать отчеты. А я даже не знала, кто он по профессии.

Теперь, когда я наконец его нашла, нелегко было вытерпеть еще почти сутки. Официантка, Хелина, привезла в фургоне только что выкопанную картошку. Я как раз успела в «Санс ном», чтобы принять груз. Вейкко и его друзья ждали у задней двери, когда им вынесут вчерашний хлеб со столов и картофельное пюре.

— Поймали тех взломщиков? — спросил Вейкко.

— От полиции ничего не слышно.

Вейкко покачал головой.

— Не хочешь глоточек? — Он показал бутылку водки.

Я отказалась и пообещала принести им свежего кофе в качестве согревающего. Ночью был мороз, так что в ящике для газет жить становилось холодновато.

— Хорошо тут, никого не гонят. В иных местах сразу звонят в полицию. Но мы же ничего плохого не делаем, да и газеты эти никому не нужны. А чужого мы не берем, — пояснял Вейкко, пережевывая хлеб уцелевшими четырьмя зубами.

— А что потом будем делать, когда все газеты переместятся в Интернет? — вздыхал его приятель. — Биты не согреют.

— Ну, это ведь не сразу будет. — Вейкко довольно улыбнулся. — Мы с тобой успеем умереть.

— Сколько еще зим тебе напророчили?

— Когда у меня в последний раз был приступ, мне сказали, что я могу скопытиться в любой момент, если не брошу пить. Каждый день может стать последним. И для тебя тоже.

Он может стать последним для кого угодно, думала я, скармливая картошку картофелечистке. Но мысль эта слишком тяжела, и мы гоним ее прочь. Я сама не раз чувствовала дыхание смерти у себя за спиной и с трудом уклонялась от встречи. Убеждала себя, что не боюсь, но знала, что опасные ситуации могут развиваться непредсказуемо. Но уж легкой добычей смерти я ни за что не стану, буду сопротивляться до последнего.