Книга До встречи в раю - Сергей Дышев

* * *

Костя сновал по стадиону, перескакивая от одного клиента к другому. Похож он был одновременно на воробья и на доктора Айболита, которого нелегкая занесла к больным мартышкам. Если б Синицын очутился в безлюдной Антарктиде, то и там нашел бы себе занятие: к примеру, лечил пингвинов… Костя осматривал несчастных безумцев, записывая в блокнот фамилии и все их болячки. За этим занятием его и застал Юра. Они поздоровались как давние друзья и коллеги. Юра поведал свою печаль и встретил такое искреннее сочувствие, какое редко встречал в жизни.

— Держись, мой друг, и рассчитывай всегда на меня. Мы с тобой в этой жизни одинаково несчастны. Нам остается одно: делать что-то для тех, кто еще более несчастен, чем мы… Не пропадай только, пожалуйста. Я тебя поселю в санчасти. А вечером приходи, мне надо с тобой поговорить… Ладно?

Юрка горестно кивнул.

Тут он увидел Цуладзе, потащил его в сторону.

— Зачем вы подбивали Пиросмани поджечь больницу?

Автандил расхохотался:

— Я? Какая чепуха!

— Но вы же сами передали ему канистру с бензином!

— Я? — продолжал удивляться Цуладзе. — Ну, это уже слишком. Я подам на него в суд за клевету…

— Вы, Цуладзе, не просто идиот, — тихо сказал Юра. — Вы подонок. Из-за вас погибла Маша. И я вам это никогда не прощу.

Цуладзе принял надменный вид и громко, чтобы все слышали, произнес:

— Господин санитар! Да будет вам известно, что, пока вы отсутствовали без уважительных причин, стоял вопрос о снятии вас с должности. И мне, как директору, еле удалось уговорить трудовой коллектив ограничиться служебным несоответствием, что я вам сейчас и объявляю!

Юра изумленно покачал головой.

— Ах, ты уже и директор! Аделаиды Оскаровны на тебя нет… Получил бы сейчас апоморфину в одно место…

— Нет-нет, он правда директор, — зашелестели больные.

Юра глубоко вздохнул, посмотрел на окруживших его пациентов, которые, подрагивая от возбуждения, ждали некоего слова.

— Балбесы вы, балбесы… Нашли кому верить. Это же он заставил Пиросмани поджечь ваш дом. А теперь по его милости вы живете под открытым небом…

* * *

А в это время Лаврентьев в штабе Нацфронта выяснял отношения с Кара-Огаем. Сидели они в просторной комнате — бывшем кабинете первого секретаря горкома, курили и спорили. Хуже горькой редьки надоели Евгению Ивановичу городские дела. А вместо благодарности какие-то немытые личности с оружием демонстрируют власть и порядок, останавливают и проверяют полковые машины. Особенно полюбилось досматривать женщин-прапорщиц.

— И что прикажешь мне: терпи, командир, дальше? — сурово вопрошал Лаврентьев. — Объясняю популярно: больше терпеть не буду… Второй вопрос. Ты, Кара-Огай, Лидер движения, массы в транс от тебя приходят, но, между нами говоря, толку от тебя никакого. Ты скажи: есть хоть один более или менее нормальный человек, который бы занимался городскими проблемами? Почему вода с перебоями поступает? Кто мусор будет убирать? Я, что ли? Или ты думаешь, что все само собой получится, как с тем прыщом, который сам рассасывается?

— Бывший председатель исполкома — враг народа. Поэтому его убили, — напомнил Кара-Огай. — А нового еще не выбрали.

— С этим врагом хоть какой-то порядок был… В общем, Кара-Огай, тебе три дня сроку, чтобы всех психов расселил где хочешь. Беженцев я тогда приютил, теперь все — терпение кончилось, больше на моей шее ездить не будешь.

— Не кипятись, Женя, — размеренно начал Лидер. — Потерпи немного… Сам знаешь, некуда мне их селить. Город разрушен…

— А это твои проблемы… Ты же руководитель! Или только на митингах выступать можешь? — перебил Лаврентьев.

Лидер изменился в лице:

— Не забывайся, подполковник!

— Я ничего не забываю! У меня полк, а не Армия спасения! — тоже повысил он голос. — Я поставил условие…

— Ладно, давай договоримся так: я за две недели делаю ремонт, самый необходимый. А пока пусть поживут у тебя.

— Одна неделя — и ни дня больше! — отрубил Лаврентьев. — И ты обещал собрать своих архаровцев…

— Командиры ждут…

Речь подполковника была коротка, как оплеуха. Он напомнил последние случаи и предупредил, что если кто-то еще раз посмеет остановить полковые машины, то будет немедленно арестован и в наручниках посажен на полковую гауптвахту.

— На это у меня есть властные полномочия, — соврал Лаврентьев неискушенным боевикам. — А если покажется мало, применим все огневые средства полка. Если есть вопросы, я — весь внимание.

Вопрос был у Кара-Огая. Провожая Лаврентьева, он заметил мимоходом:

— Я слышал, ты пушки у себя на стадионе выкатил?

— И не только выкатил, но и точно нацелил… — дружески приобнял командир коренастого и низкорослого Огая.

— И куда же нацелил?

— На твой штаб, уважаемый Кара-Огай…

Лидер засмеялся, они стукнулись ладонью о ладонь.

— Хороший ты командир, Лаврентьев! Мне такого как раз не хватает!

— Прежде чем стать таким, я больше двадцати лет в армии оттрубил, начиная с командира взвода. А твои раздолбаи вчера надели камуфляжку, залезли на броню — и уже генералы.

На прощание они выкурили по сигарете. Лаврентьев осторожно спросил:

— Я слышал, Кара-Огай, что у тебя погибла невеста и сгорел дом?

Лидер помрачнел, покачал головой:

— Да, вот случилась такая беда.

— Как это произошло?

— Несчастный случай: взорвался баллон с газом, — сдержанно ответил Кара-Огай…

* * *

Ее вели по городу, и она давно потеряла счет времени. Рваное рубище едва прикрывало ее тело, задувал колкий ветер, почти оголяя грудь, она укрывалась, подсознательно чувствуя, что все это уже ненужно и бесполезно… Она шла в толпе кричащих людей, среди них не было ни одной женщины, бородатые, прыщавые, потные мужчины заглядывали ей в глаза, скалили зубы, а кто-то сзади — она боялась обернуться — все время подталкивал ее. Она понимала, что все хотят ее смерти. Рядом на белом коне ехал Кара-Огай, он склонялся к ней и смеялся: «Моего коня звать Мерседес». Она попадала на огромную незнакомую площадь и знала, что должна выбрать себе казнь: ее будут сжигать или вешать за все ее страшные преступления. Но Люся никак не могла вспомнить, что за прегрешения совершила, она чувствовала лишь запах гари… Потом люди куда-то исчезли, она подошла к огромной куче хвороста, под ним проглядывало что-то черное. Она наклонилась: да ведь это та самая обугленная «кукла»! Люся видит, как она начинает шевелиться, раздвигая сваленные на нее ветки, на скрюченных пальцах — кольца, «кукла» поднимает круглую черную голову, разжимает ослепительно белые зубы, но вместо слов — тягучий, болезненный стон, пронимающий до нутра, холодной змеей заползающий в душу…