Книга Год гиен - Брэд Гигли

— Убирайся, Неф! — выдохнул Панеб негромко и зло. — И не приходи сюда больше.

— Ты еще пожалеешь! — возмущенно выговорил Неферхотеп, — Я этого не забуду!

— Я уже жалею. Жалею, что поверил тебе.

Неферхотеп быстро выбрался из склепа. Прежде чем писец, пошатываясь, шагнул на умирающий свет двора, Семеркет бесшумно побежал, чтобы спрятаться за статуей Хетефры.

Писец повернулся и завопил в сторону шахты склепа:

— И не приближайся к моей жене! Я подам на тебя в суд за разврат, на вас обоих — вот увидишь! И не шевельну даже пальцем, когда тебя забьют камнями!

Писец ринулся вперед, пробежал под колоннами и устремился вон из некрополя. Спустя мгновение Семеркет вышел из своего убежища и подкрался к шахте. Внутри гробницы, судя по всему, возобновилась работа. Потом, к удивлению Семеркета, к звукам пилы и стуку молота прибавились всхлиывания Панеба.

* * *

Прошла неделя, и серые облака собрались над пустыней, принеся в Египет запах столь редкого здесь дождя. На кладбище был закончен новый склеп, который Панеб сделал в гробнице Хетефры. Сводчатый потолок поддерживали четыре изукрашенные колонны, похищенные из гробницы фараона. Удовлетворенный, что тело его тетки ожидает крепкая гробница, десятник медленно вышел из погребального покоя, держа факел у стен, чтобы осмотреть каждую деталь.

Он надеялся, что теперь его долг перед родственницей выполнен, что жизнь сможет вернуться в нормальное русло. Вместе со своими подчиненными он снова приступит к работе над гробницей фараопа, и все будет хорошо. Но внезапный укол в сердце напомнил, что ужасная смерть Хетефры отобрала у деревни былой мир — притом, безвозвратно.

В мерцающем свете факела Панеб рассеянно потянулся за кувшином вина и поднес его к губам. Но в рот ему хлынул горький осадок и, давясь, десятник сплюнул его обратно в кувшин.

— Рами! — машинально окликнул он. — Принеси еще вина из деревни!

Ответа не последовало, и Панеб смутно припомнил, что он отослал парня домой несколько часов назад. Самого десятника все еще ждала долгая ночь в гробнице: он собирался заново покрасить гроб дяди Дитмоса и меньший гроб рядом — оба потускнели с годами.

Панебу теперь плохо спалось дома, и он предпочитал долгими ночами утешаться в гробнице родственников.

«Что ж, — подумал он, — вино утешит меня еще больше!»

Он решительно взобрался по крутой лестнице наверх, прошел по двору гробницы, мимо древней акации, вышел из ворог кладбища. Десятник так спешил, что не заметил, что за ним следят.

Семеркет смотрел из-за стены, примыкающей к гробнице, на удаляющегося человека. Он собирался исследовать склеп Хетефры. Отказ Панеба отвечать на вопросы — и то, что он несколько дней подряд приходил в усыпальницу своей тети — разбудили в чиновнике подозрительность.

Как только десятник скрылся из виду, Семеркет быстро прошел под колоннами во двор гробницы. Он принес незажженный факел, но, к его удивлению, Панеб оставил свой факел гореть в склепе внизу.

— Эй… — крикнул Семеркет он в шахту.

Может, кто-нибудь был там. Но никто не ответил, и тогда он быстро нырнул в шахту и спустился по лестнице. Несколько ступенек — и Семеркет очутился в новой комнате, сделанной Панебом и его командой. Стены были раскрашены яркой охрой, с особенным золотистым оттенком, который словно бы светился. Когда глаза чиновника привыкли к свету факела, он рассмотрел роспись на стенах. Положил факел и кремень и просто молча смотрел.

Хотя Хетефра прожила всю жизнь в пустыне, строители гробниц позаботились о том, чтобы ее загробная жизнь проходила среди зелени нарисованных сикомор и акаций, пальм, чьи ветви отягощали финики, и изгибов виноградных лоз, росших на перемычках дверей.

Дознаватель будто перенесся в иной мир — он знал, что именно ради этого и возводились гробницы. Так Панеб и застал Семеркета — зачарованно взирающим на роспись.

Низкий голос десятника заставил чиновника подпрыгнуть.

— Вот как! — сказал Панеб.

Он возвышался в дверном проеме, перекрыв путь к бегству и подозрительно глядя на чужака. Губы его вытянулись в топкую линию.

— Люди, которые приходят сюда незваными, обычно плохо кончают. — Панеб шагнул вперед.

Семеркет выдавил улыбку:

— Да. Кажется, я всю жизнь оказываюсь там, где не должен оказываться — полагаю, таков риск моей службы.

— Мне плевать на твою службу, — произнес Панеб.

Он медленно поставил на плиты пола кувшин с вином, руки его сжались в кулаки.

— Приношу извинения, — торопливо проговорил Семеркет. — Я должен был уйти, как только понял, что тебя здесь нет. Просто… — он недоговорил.

Панеб склонил голову к плечу.

Семеркет обвел жестом гробницу:

— Просто это так красиво.

Его язык снова прилип к нёбу, и он сделал еще один беспомощный жест, чтобы показать, как сильно его все впечатлило.

Когда Панеб заговорил, голос его звучал не слишком внятно.

— Думаете, она была бы довольна?

Семеркет кивнул. Он понял — десятник пьян. Выражение лица Панеба слегка смягчилось, он налил в чашу вина и протянул чиновнику.

Тот печально покачал головой.

— Не хочу тебя обидеть, но выпить я не могу.

— У вас проблемы с вином? У меня тоже однажды так было.

— И как ты с этим справился?

— Я решил, что у всех остальных тоже есть проблемы, и что я в полном порядке.

Семеркета такой ответ застал врасплох, и он громко рассмеялся. К его смеху присоединился низкий рокочущий смех Панеба. Потом оба замолчали и стали рассматривать друг друга в новом приступе подозрительности.

— Это случилось из-за женщины? — спросил Панеб, выпив. — Так обычно и бывает.

— Да, — нехотя ответил Семеркет. — Из-за моей жены.

— И что же случилось? Она умерла?

— Нет. Она оставила меня, потому что я не смог дать ей детей, которых она хотела.

Панеб сочувственно посмотрел на Семеркета.

— И я тоже начал пить, когда меня оставила жена. Она сказала, что я ложусь со слишком многими женщинами. А ведь я ее предупреждал, когда мы вместе разбили кувшин: если женишься на змее, не жди, что она сможет летать.

— А если и сможет, то недолго, — ответил чиновник.

На этот раз засмеялся Панеб. Он сделал еще один глоток и обнял Семеркета за плечи.

— Поскольку ты оценил нашу здешнюю работу, дай мне показать тебе еще кое-что. Это может тебе понравиться.

Панеб потащил Семеркета к дальней стене. На ее поверхности было нарисовано в несколько рядов множество маленьких фигурок, каждая — всего в несколько дюймов высотой.