Книга Незаконная планета - Исай Лукодьянов

— Поразительно, — пробормотал Лавровский, глядя в бинокль. — Они заряжаются энергией!

Морозов тоже изумленно смотрел. Так вот что поддерживает жизнь на этой планете-холодильнике. Вот что означают пряжки на животах аборигенов — это контакты для зарядки! Они трансформируют тау-энергию в биологическую…

По какой-то далекой ассоциации всплыла в памяти страница книжки, исписанная на полях красным карандашом Шандора Саллаи. Там было слово… такое необычное слово…

— Биофор! — вспомнил он.

— Что? — мельком взглянул на него Лавровский. — Почему вы не снимаете?

Спохватившись, Морозов вскинул камеру и начал съемку.

Для нас тау-частицы неуловимы, думал он, не отрываясь от окошка видоискателя. А эти не только аккумулируют их, но и потребляют… Биофорная способность… Биофор — несущий жизнь… Аборигенам не нужны ни жилье, ни пища — все заменяет им зарядка…

Он увидел: Лавровский заступил дорогу плутонянину, только что отошедшему после зарядки от Дерева, нагнулся и принялся разглядывать его пряжку. Абориген отскочил и угрожающе выставил вперед руки, растопырив пальцы. Кончики пальцев были заостренные, угольно-черные — ни дать ни взять электроды.

Морозов поспешил к биологу, сказал:

— Держитесь от них подальше, они начинены сильными зарядами.

— Как вы думаете, — спросил Лавровский, — эти пряжки у них вживлены?

— Отойдите, Лев Сергеич! — Морозов ухватил биолога за рукав скафандра и потянул назад. — Не видите, что ли? Они нас оттесняют.

И верно, на разведчиков медленно надвигалась шеренга — семь-восемь аборигенов, выставивших вперед руки. Сбоку заходил «распорядитель» с неизменной своей, палкой. За ним Морозов, отступая, следил пристально. Наверняка остальные аборигены действовали по его команде. Кажется, надо убираться отсюда: пока их только оттесняют от Дерева, но неизвестно, что еще выкинут эти оголтелые энергетики.

Когда они отошли от тау-станции, сопровождаемые теперь только «распорядителем» (он то обгонял разведчиков, то снова приотставал, но все время был в поле зрения), Морозов так и сказал:

— Надо отсюда убираться. Лев Сергеич. Похоже, что они начали враждебные действия. Вы слышите?

Лавровский смотрел в бинокль на тау-станцию.

— Ничего нового мы, наверное, больше не увидим, — продолжал Морозов.

— Вон новое. Снимайте или отдайте камеру мне.

Через увеличительное стекло видоискателя Морозов увидел: одна из длинных ветвей Дерева согнулась как бы под собственной тяжестью и уперлась концом в грунт. Затем она отделилась от ствола Дерева, и было видно, как по этому отделившемуся стволу потекли, наращивая его, энергоблоки.

— Да-а, — уважительно качнул головой Морозов. — Дочерняя конструкция…

Долго тянулся сумеречный день. Когда солнце зашло, разведчики направились к машине, и Морозов опять повторил, что надо улетать.

— Мы слишком мало сделали, — устало ответил Лавровский. — Одни только поверхностные наблюдения.

— Мы открыли целую цивилизацию. Лев Сергеевич, это немало. Понимаю, конечно, что вам нужно обследовать хотя бы одного аборигена, но вряд ли это удастся.

— Посмотрим, — сказал Лавровский.

Они еле волочили ноги. Глухая черная ночь простерлась над ними, и звезды горели сильным огнем. Морозов вдруг вспомнил, как несколько лет назад шел по ледовой пустыне Тритона, отыскивая в небе «незаконную» планету. Именно тогда он дал себе клятву, что непременно достигнет Плутона. Ну, вот и достиг. Он здесь, на окраине Системы. На берегу острова, вокруг которого раскинулся гигантский неведомый океан. Когда-нибудь люди уйдут в дальнее плавание по этому океану. Но пока что — надо исследовать странный пограничный мир, на который мы наткнулись. Если не сумеем разобраться, понять, найти общий язык с его обитателями, то стоит ли пускаться в океанское плавание?

Пограничный мир… Всегда в науке хлопотно с границами. Да и не только в науке.

Скорей бы добраться до вездехода, повалиться на диван, отдышаться, отдохнуть от тяжести скафандра, от страшной усталости.

Наконец они доплелись до машины. И остановились, пораженные, когда лучи фонариков осветили мохнатое тело, лежащее возле дверцы.

Из записок Лавровского

Он замерзал. Я не имел понятия, какая у них должна быть температура тела, пульс и прочее. Но было ясно, что этот абориген замерзал. Его прямо-таки трясло от холода, и он жался к корпусу вездехода, от которого исходило слабое тепло.

Почему же он не шел заряжаться?

Неподалеку работали, вырезая в блоках узоры, несколько других аборигенов, но они не обращали ни малейшего внимания на замерзающего сородича. Их лица (или, если угодно, морды) были совершенно бесстрастны, они только жмурились, когда мы освещали их фонариками. А ведь они не могли не видеть, что с их соплеменником стряслась какая-то беда.

Я предложил Морозову посадить аборигена в машину и подвезти к Дереву, чтобы он мог зарядиться. Но подсаживать его не пришлось. Как только мы открыли дверцу, абориген сам забрался в шлюз, сразу нащупал отопительный радиатор и, не переставая дрожать, припал к нему. Глаза его беспокойно бегали в узких красноватых прорезях.

Морозов сравнял давление в шлюзе и кабине, и мы откинули шлемы. Я выдавил из тюбика немного ананасного джема и протянул нашему гостю. Он, конечно, не взял. Даже прикрыл рукой свой широкий расплюснутый нос — запах джема явно ему не нравился. Значит, обоняние у них есть. Рука у аборигена была трехпалая, безволосая, в тонкой сеточке морщин, кончики пальцев — заостренные, черные и очень твердые на вид. А шерсть — густая и курчавая, как у хорошего мериноса. Бессмысленно было предлагать ему еду: энергозаряд — вот что было нужно этому существу. По-видимому, заряд у него кончился и по какой-то не понятной нам причине он не мог его восполнить. Однако было похоже, что тепло радиатора, к которому он прижимался, возвращало его к жизни — или, по крайней мере, поддерживало ее.

Я обратил внимание на венчик, окружавший голую макушку аборигена. Волосы шевелились, трепетали, как на ветру, и мне пришло в голову: не служат ли они этакой «антенной», скажем, для передачи мыслей? Звуковой речи у плутонян нет, но, несомненно, они друг с другом общаются — почему бы не предположить общение направленной мыслью?

Бедняга, он, должно быть, отчаянно к нам взывал, он пытался что-то объяснить — но мы не понимали его, а он нас не слышал.

Тем временем Морозов дал ход и повел машину к тау-станции. Я же быстро приготовил походный интроскоп, чтобы просветить аборигена. Особенно занимала меня контактная пряжка.

Я слышал, как Морозов в кабине ведет разговор с командиром, докладывает о нашем госте. Потом вездеход остановился. Морозов вошел в шлюз и передал приказ Прошина: немедленно выпустить аборигена, ехать к лодке и через сорок пять минут — к моменту выхода корабля из радиотени — доложить о готовности к старту.