Книга Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Но никакой чистильщик не мог бы видеть эпизод с Удай-Бабой. Более того, моего приземления на голову Удай-Бабе не видел, как мне до сего момента казалось, вообще никто.

Как насчет самого Удай-Бабы, который всегда вызывал у меня подозрения? Но он не мог иметь понятия о свитке. И он вообще не заходил в ту ночь и наутро после нее на наше подворье, к тому моменту полное очень настороженных и рассерженных людей.

Только один человек имел возможность увидеть все три описанных полководцем факта один за другим.

И это был очень интересный человечек. Он, как минимум, обладал удивительным талантом бегать вслед за мной по крышам, да еще и так, что я в какой-то момент погони его уже не замечал. И другими талантами, связанными с физической ловкостью и редкой дерзостью.

И была только одна разумная и понятная причина для того, чтобы этот мой спаситель затем незаметно последовал за мной вплоть до подворья — да что там, обогнал меня на этом пути, срезав несколько углов своими прыжками по черепице. Но от меня при этом таился.

Попросту очевидная причина.

Спасибо, братец мой Рокшан, за интересные сведения.

Оставалось, правда, немало других вопросов. Зачем именно было полководцу тратить силы своей, пусть и не слабой, столичной шпионской сети именно на меня?

Впрочем, мне пока не следовало по этому поводу огорчаться. В конце концов, этот его ночной посланец спас мне жизнь.

В сочетании с нерешенной загадкой войлока и с проблемой странной реакции Рокшана на мое появление ответ на все вопросы был не так уж сложен, надо было только потратить чуть больше времени на его поиски.

Но я тогда слишком спешил донести до дома уже разгаданные загадки и отметал все прочие как второстепенные.

И через несколько месяцев эта поспешность чуть не стоила мне жизни.

ГЛАВА 12 НЕЖНАЯ ОСЕНЬ ЧАНЪАНИ

Толстая дама катила мне навстречу в подпрыгивающей коляске в сопровождении двух скромных, как мышки, служанок на осликах. Округлые щеки превращали глазки дамы в щелки, а лицо лишено было какого-либо выражения, — но уложенная тремя валиками прическа ее сияла узорными серебряными шпильками с проблесками зеленого нефрита, а от розово-сине-желтых шелков широких одеяний рябило в глазах. Так что дама в целом выглядела очень респектабельно; ну а притороченные к седлам осликов разнообразные полезные предметы делали мое уважение к ней попросту безграничным: несколько бамбуковых коробок для еды, веер и мухобойка на длинной ручке, скатанный в трубочку коврик… в общем, дама очевидно следовала из столицы в юго-восточный пригородный парк, известный крытым переходом из башни Хуаэлоу в громадный лотосовый сад. В то время как я, покрытый пылью, ехал ей навстречу, приближаясь к укрепленным кирпичом и камнем земляным стенам столицы высотой в два человеческих роста.

С Чанъанью что-то произошло за время моего отсутствия — она как будто проснулась после удушливой летней жары и с радостью обнаружила, что скоро наступит — да что там, уже наступила, — нежная осень с ее стоящими гроши золотыми плодами.

Площадь у ворот на востоке столицы гудела от веселого народа, по внешним признакам не имеющего никаких особых занятий, но не испытывающего от этого ни малейших затруднений. Все колесили куда-то или ехали верхом, в золотом воздухе над ароматными дамскими прическами кружились одинокие веселые пчелы, а в квартале гастрономических удовольствий Чанлэ стало, на первый взгляд, вдвое больше уличных кухонь. И вчетверо больше толстых чиновников и просто гуляк, готовых схватить с лотка палочку, унизанную какими-нибудь глазированными райскими яблочками, чтобы слегка размяться перед дневной трапезой.

Я погладил Мышку по теплой бархатной щеке, и мы с ней, вынырнув из темной прохлады ворот под башней, начали неторопливо продвигаться по относительно тихой, обсаженной тополями улочке среди паривших на уровне моего пояса разноцветных зонтиков с бамбуковыми перепонками и черных мужских шапок самых причудливых фасонов. Я украдкой заглядывал в прятавшиеся под зонтиками напудренные лица с озорными глазами и не мог сдержать счастливой улыбки. Некоторые улыбались мне в ответ и даже чуть поворачивались в мою сторону.

Весь мир уже много десятилетий смотрел в сторону Чанъани, но сама Чанъань смотрела разве что на новые чудеса Запада — еще более острые блюда из Фарханы, еще более звонкие цимбалы или скрипки из Кучи. Империя жила безмятежной жизнью. Лишь легкий ветерок шевелил серо-зеленоватые конские хвосты ив, стороживших неторопливые буро-зеленые воды канала вокруг стены чиновничьего Императорского города.

Город, откуда страной управляли уже почти двадцать столетий, был городом двух миллионов добрых людей. Они с искренним восхищением рассказывали друг другу о чудесной «садовой повозке» красавца премьер-министра Ян Гочжуна, представлявшей собой многоэтажную горку, каждый ярус которой был усажен цветами и маленькими деревцами. Повозка ехала по улицам ради увеселения публики и медленно вращалась, а чанъаньцы, завидев ее, вытягивали шеи и улыбались.

С такой же улыбкой они рассказывали о новой выходке одной из двух сестер драгоценной наложницы Ян — не помню, которой; эта экстравагантная дама сверх оговоренной платы плотникам за возведение ее нового дворца в столице отдала им чашу, доверху наполненную драгоценной тохаристанской ляпис-лазурью.

И все с живым интересом пересказывали слухи о новых рецептах пилюль бессмертия, которые волшебники — даосы привозили Светлому императору. То, что человек семидесяти с лишним лет до сих пор отлично себя чувствует, развлекается с ветреной и прекрасной гуйфэй Ян и отлично играет на лакированном кучанском барабанчике — туки-туки-тук пальцами среди сладких вздохов десятков лютен и скрипок — это всем казалось нормой. Бессмертие? Почему бы и нет. Кожа лица у пациента, принявшего одну из пилюль, становится как у новорожденного младенца, и после этого у тысяч и тысяч людей появляется надежда тоже жить вечно. В наш прекрасный век возможно все.

Я придержал Мышку, размышляя: не прогуляться ли среди задумчивых ив у берега канала в веселом квартале Пинкан? Или попросту поехать домой, в тишину и лень, и проваляться в постели весь день и еще ночь?

Странно, но впервые за многие месяцы я подумал о том, что мой дом — здесь и что я искренне к нему привязался.

Однако стены Восточного рынка уже маячили за кронами деревьев.

Еще у порога, еще в седле, когда с меня только пытались стряхивать пыль, мне начали сообщать счастливую весть: вскоре после моего отъезда к нам въехала буквально повозка денег под конной охраной. А потом, вьюк за вьюком, подчиняясь моему заранее отданному приказу, надоевший всем войлок начал покидать склад и отправляться на северо-восточную границу, с ее голыми равнинами и угрюмыми воинами.

Торговый дом неожиданно стал еще богаче.

Встречать меня сбежались все. Сангаковы люди с почтением приняли у меня уздечку Мышки, сообщили, что красавец ферганец уже не первый день ждет меня для парадного въезда домой. Мышке льстиво пообещали выдать порцию изюма с миндалем, якобы любимого угощения коней персидских правителей прежних эпох. Курьер на ослике немедленно был отправлен к моему дому, чтобы там ждали меня к вечеру.