Книга Стыд - Карин Альвтеген

— Я ненавижу Тебя! Ненавижу, слышишь? Ты же знаешь, что я была готова пожертвовать всем, и все равно Тебе было этого мало! — Сжав кулаки, она поднимает руки к потолку. — Ты слышишь? Слышишь? Ты можешь хоть один раз ответить, когда с Тобой разговаривают?

Ярость, которую она так долго сдерживала, вырывается наружу сокрушительной волной. В висках стучит, она срывает с кровати простыню и начинает размахивать ею в воздухе. Со стены падает картина, у лестницы нет перил, ее незрячая дочь исчезает из поля зрения, скрывается за дверью. Но Май-Бритт не властна над тем, что происходит. Внутри у нее что-то сломалось и должно выйти наружу, иначе оно разорвет ее на части.

— Думаешь, Ты победил, да? Думаешь, я буду молить о Твоем прощении, теперь, когда все равно уже поздно, теперь, когда Ты наказал ее из-за меня! Думаешь, да?

Никаких других предметов поблизости нет, и она швыряет коробку о стену еще раз. Она стоит в спальне и бьет коробкой о стену, а в холле у лестницы нет перил.

— Я проживу без Тебя, слышишь?

И тут она думает, что нужно выйти в холл, потому что у лестницы нет перил, а ее незрячая дочь ползает там на полу, — но она не успевает.

Она не кричала, когда падала.

Удар и все стихло.

21

Ночью всегда чувствуешь себя особенно. Ты бодрствуешь, а другие спят. Ночью царит покой, потому что все людские мысли рассредоточились во снах, освободив пространство. Ночью легче и быстрее думается, и твоим собственным мыслям не нужно маневрировать в сложном и запутанном транспортном потоке. В студенческие годы она часто меняла день с ночью, предпочитая готовиться к экзаменам в ночные часы. В свободном пространстве.

Теперь же именно по этой причине ночи таили в себе опасность. Чем меньше помех и столкновений, тем более открытым становилось поле. Некто в глубине ее души все время ей возражал, пытался вступить с ней в контакт. И чем тише было вокруг нее, тем труднее было заставить себя не слышать его голос. Этот некто ее осуждал, несмотря на все ее отчаянные попытки восстановить порядок и справедливость. Приходилось постоянно быть начеку, чтобы не позволить ему увлечь себя туда, в глубину. Она знала, каково там, и ей было безумно страшно. Двадцать три года она держалась вдали от этой пропасти, но теперь она близко, на расстоянии протянутой руки. Движение — только оно еще помогало держать дистанцию. Ей нельзя останавливаться. У нее мало времени, очень мало. Она ощущала это всем своим телом. Если она приложит достаточно усилий, она сможет все исправить.

Чтобы заглушить тишину, она включила ночное радио. Бумаги Перниллы лежали на дубовом обеденном столе, сделанном по специальному заказу, чтобы идеально вписаться в пространство. На десять мест.

Физическая усталость не ощущалась, часы показывали половину четвертого, она пила третий бокал «Глен Мор» урожая 1979 года. Этот виски она купила во время какой-то заграничной поездки для пополнения эксклюзивного бара, содержимое которого всегда производило сильное впечатление на избранных гостей. И было хорошим успокоительным.

Она нажимала кнопки калькулятора, еще раз пересчитав доходы Перниллы, но итог не изменился. Положение действительно было безнадежным, Пернилла ничуть не преувеличила. Даниэлле полагалась пенсия, размер которой определялся в соответствии со средней зарплатой Маттиаса за прошлые годы, сумма получалась небольшой. Она нашла в Интернете схему, по которой такие пенсии рассчитывались. До того как с Перниллой случилось несчастье, они жили довольно бедно, подрабатывали то здесь, то там, а скопив достаточную сумму, тут же отправлялись в очередное путешествие. Но у Маттиаса была работа, пусть и не высокооплачиваемая. Пернилла права, с квартиры им придется съезжать. Если им не помогут.

Только услышав звук падающей на пол утренней газеты, она отправилась наконец в спальню. Снотворное лежало на столике у кровати. Надорвав фольгу на упаковке, она извлекла таблетку и проглотила ее, запив водой из стоявшего здесь со вчерашнего дня стакана. Она не устала, но ей придется работать, поэтому она должна поспать хотя бы часа два. После приема снотворного нужно продержаться на ногах еще минут тридцать — потом она засыпала, едва коснувшись головой подушки. И ни одна мысль не успевала настигнуть.

Ужин.

Она тщательно следовала рецепту, и блюдо действительно получилось вкусным, хотя сама она с большим удовольствием съела бы кусок мяса. Пернилла молчала. Моника наполняла ее бокал по мере необходимости, но сама не пила. Ей нельзя расслабляться, к тому же она собиралась сесть за руль. Она испытывала удовольствие при мысли, что снова возьмет домой бумаги Перниллы. Ей хотелось как можно скорее приступить к решению проблем. Документы — это не просто источник информации, это гарантия, отсрочка на какое-то время от беспокойства. Пока бумаги у нее, есть повод вернуться. По крайней мере, хотя бы раз. Бросив взгляд на стопку листков на столе, она почувствовала, как стихает боль.

Она подобрала соус хлебной корочкой и приготовилась сказать то, что собиралась. О том, что «их» ждут небольшие перемены. В этой фразе ей нравилось слово «их». Итак, небольшие перемены. Она не должна терять работу. От этого будет хуже обеим. Поэтому она приготовилась произнести то, что должна была.

— Завтра мой отпуск заканчивается, и мне снова придется выйти на работу.

Реакции не последовало.

— Но я с удовольствием буду заглядывать к вам по вечерам, чтобы чем-нибудь помочь.

Пернилла ничего не сказала, просто кивнула. Казалось, она вообще не слушает. Ей было явно неинтересно, у Моники опустились руки. Она не успела стать для них нужной. Осознание собственной ущербности снова приблизило ее к пропасти.

— Я могу заехать завтра вечером, расскажу о фонде и о результатах разговора. Я позвоню им завтра утром.

Пернилла зацепила вилкой оставшуюся на тарелке лисичку. Она съела совсем немного, но сказала, что очень вкусно.

— Конечно, если у вас получится. Если нет, то мы можем поговорить об этом по телефону.

Она не сводила глаз с наколотой на вилку лисички, рисовала ею дорожки, обводя лист салата и несъеденную картофелину.

— Лучше я заеду, мне не трудно, к тому же мне нужно вернуть вам все бумаги.

Пернилла кивнула, отложила вилку в сторону и сделала глоток вина. Поглядывая на портрет Софии-Магдалены, Моника думала, как бы ей вывести разговор на какую-нибудь историческую тему, чтобы хоть немного разрядить атмосферу и чтобы Пернилла поняла, как много у них общего. Но Пернилла ее опередила. Только говорить она хотела об историческом эпизоде, о котором Моника даже думать боялась. Прозвучавшие слова ударили Монику под дых.

— У него завтра день рождения.

Моника сглотнула. Посмотрела на Перниллу и поняла свою ошибку. До этого его имя почти никогда не упоминалось, и Моника отчасти потеряла бдительность, начала думать, что впредь все так и будет, просто избегала смотреть на портрет, когда проходила мимо. На Перниллу подействовало вино. Вино, которое Моника купила сама и сама налила ей в бокал. Движения Перниллы стали другими, а когда она моргала, ее веки закрывались и открывались медленнее. Моника заметила, что по щекам Перниллы текут слезы. Сейчас она плакала по-другому. Обычно она замыкалась в себе, прятала горе от чужих глаз. Теперь же она не предпринимала ни малейшей попытки скрыть отчаяние. Алкоголь разорвал путы, которые сковывали ее раньше, Моника проклинала свою глупость. Надо было заранее сообразить. И теперь она расплачивается за свою ошибку. Теперь ей предстоит выслушать все, что будет сказано.