Книга Моя любимая дура - Андрей Дышев

Я кивнул.

– Запрыгивай! – пригласил водитель. Он был явно в хорошем настроении и проявлял усиленное уважение к туристам и горнолыжникам, которые не позволяли ему стать безработным.

Я зашел и поднялся по ступенькам в салон. Автобус тронулся с места плавно и беззвучно. Пассажиров было немного, но все равно рябило в глазах от ярких, как светофоры, комбинезонов, шапочек, оправ, поясных сумочек и чехлов для мобильников. Над спинками кресел покачивались розовые черепа, покрытые редкими седыми волосиками, похожими на комочки пены для бритья. Несколько пар выцветших серо-голубых глаз обратили на меня свое вялое внимание. Я уловил какие-то фразы на немецком. Мелкая, сухонькая, постриженная, как солдат, фрау вытянула хилую до прозрачности руку, указала на мои слаксы и от веселья сверкнула вставным фарфором. Наверное, ее рассмешило, что я был слишком легко одет для гор.

В дальнем конце салона оказалось немало свободных мест. Я занял кресло у окна и расслабился. Автобус по серпантину поднимался в горы. Можно было заметить, как постепенно меняется ландшафт. Лес редел, его сменяли кустарники и обширные альпийские луга. Среди пожухлой прошлогодней травы торчали серые спины валунов, напоминающие позвонки древних ящеров. Прошло еще немного времени, и на обочине дороги появились пятна грязного снега, которые постепенно разрастались, распухали, покрывая белым ковром все видимое пространство. Оживленная немецкая речь стала затихать. Очарованные открывшейся панорамой заснеженных гор и ледников, туристы прильнули к окнам. Автобус сбросил скорость и медленно покатился по сузившейся донельзя дороге, где вряд ли бы смогли разъехаться даже легковые автомобили. Теперь шоссе с одной стороны подпирала отвесная базальтовая стена с ледяными подтеками, местами нависающая как козырек, а с другой стороны не было ничего. Край земли, головокружительный обрыв, с которого можно было зримо прочувствовать голубизну и плотность воздуха. Там непривычно низко висели облака, и ослепительно белые пики, прорвав их мучнистые тела, подпирали собой небо.

Эта высокогорная экзотика настолько разнилась с серой, захламленной природой Эдена, что казалось невероятным добраться оттуда за каких-нибудь тридцать минут. Складывалось обманчивое ощущение, что с того момента, как я вышел через бурелом на шоссе, прошел как минимум день. Дорога стала шире, затяжной подъем закончился, и автобус покатился резвее. Повсюду, куда ни кинь взгляд, словно сахарная помадка на пирожном, лежали ослепительные снега, идеально гладкие, вылизанные ветрами, оплавленные солнцем. В салоне стало необыкновенно светло, как в операционной. Немцы ожили после гнетущего мрака скальных ущелий, загалдели все одновременно, восторгаясь величественной красотой.

Несмотря на тонированное стекло, я стал мечтать о солнцезащитных очках. Впрочем, ярило уже скользило вниз, за горы, и автобус все чаще въезжал в густую, отливающую синевой тень. Немцы дисциплинированно взялись за ужин. Они вынули из сумок одинаковые пластиковые коробочки и стали пристраивать их у себя на коленях. Внутри, в ячейках, находились тонкий ломтик хлеба, вареное яйцо, несколько колечек копченой колбаски, крохотные, как наперстки, упаковки с красной икрой и маслом и прочие походные кушанья. Белый старичок с сухой, как пергамент, кожей, крупным орлиным носом и мясистыми губами протянул мне коробку. Я начал вспоминать, как будет по-немецки: «Спасибо, я не голоден», но так и не вспомнил, и пришлось приобщиться к коллективному ужину.

Автобус скользил вдоль подножия горы, скалисто-ледовой, мощной и крепкой, как памятник какому-нибудь монарху. Над дорогой нависали снежные карнизы, похожие на замерзшие в одно мгновение молочные волны. Мы едва ли не впритирку разминулись с карьерным экскаватором. Несколько рабочих в оранжевых спецовках укрепляли край дорожного полотна, пробивая отбойными молотками поперечные канавки, в которых бетонным раствором закрепляли металлические конструкции. Я съел несколько кружочков колбасы. На большее аппетита не хватило. Старушка, сидящая впереди меня, пластмассовым ножиком крошила салат: мелко порубила яйцо, добавила туда икру, масло, выдавила из крохотного тюбика майонез, из другого – горчицу, высыпала в общую массу содержимое пакетиков с надписями «Salz», «Zucker», «Pfeffer», затем приправила мешанину несколькими каплями лимона и все тщательно перемешала. Для меня, гурмана и ценителя экзотической кухни, это было что-то новое, и я с любопытством следил за старушкой, ожидая, какое выражение появится на ее лице, когда она попробует свой салатик.

Старушка поддела вилкой пищевую субстанцию подозрительного цвета, поднесла ее к рыхлому, любовно напудренному носу, понюхала и восторженно произнесла неправдоподобно низким, почти мужским басом: «Das schmeckt schõn!»[1]Она уже открыла рот, чтобы попробовать свой «шён», как вдруг снаружи раздался какой-то неприятный гул, и автобус сильно тряхнуло, словно он на скорости ударился колесом о снежный заструг. Я успел поймать яйцо, выскочившее из своей лунки, словно мячик для гольфа, нацеленно летевшее прямо в голову лысому бюргеру. Но остальные пассажиры, проявив непростительное доверие к нашим дорогам, оказались не готовыми к такому форсмажору. Так и не испробованный старушкой экзотический салат вместе с коробочкой полетел над креслами, липкими брызгами орошая головы туристов. Подобно ему посыпались на пушистые головы вилки, колбаски, тюбики с приправами и все остальные компоненты коллективного ужина. Кто сидел впереди, пострадали больше тех, кто был сзади. Я понял, что поступил очень правильно, когда занял место на галерке.

Раздался всеобщий вздох, а может быть, сдавленный возглас, и тут автобус резко остановился. Окна в одно мгновение залепило снегом, и в салоне сразу стало темно. Грохот, который лишь отчасти приглушили толстые, звукоизоляционные перегородки автобуса, уже напоминал грозовые раскаты, и от него многотонный автобус содрогался, как картонный домик бомжей, который злые мальчишки обстреливают каштанами. Пассажиры завыли от страха. Кто-то вскочил с кресла и кинулся в проход, кто-то накрыл голову сумкой, кто-то полез подбирать раскиданные по полу продукты. Я в отличие от немцев ничего не делал, поскольку еще не понял, что произошло, и продолжал сидеть на своем месте, на всякий случай прикрывая ладонью яйцо.

В конце салона показалось побледневшее лицо водителя. Он уже не был похож на диск-жокея и не жевал жвачку – проглотил от испуга, наверное.

– Вот же черви мороженые! – произнес он. – Все целы? Никто не зашибся?

К нему подскочила женщина в длинной вязаной кофточке с пояском, которая сидела на самом первом сиденье, расставила руки, закрывая собою проход, как курица цыплят, и закричала:

– Ты что ж тормозишь так, Коля?! Совесть поимей! Люди чуть с кресел не попадали! Уснул, что ли? Ты ж не русских везешь! У меня материал хрупкий! Цартес Дойчланд!

Должно быть, это была гидесса, головой отвечающая за пассажиров.

– Какое уснул, Изабелла Федоровна! – в том же тоне ответил водитель, отстаивая свою профессиональную честь. – Вы хоть видели, что произошло? Да прямо перед нами лавина сошла! Если бы я вовремя не затормозил, то засыпало бы нас к чертовой матери! Вот, полюбуйтесь, всю дорогу завалило! Я в последнюю секунду успел затормозить!