Книга Дни черного солнца - Н. К. Джемисин

— Что случилось, мама? — спрашиваю я.

— Ничего, деточка, — очень тихо отвечает она.

И я вдруг осознаю: мама солгала мне. В самый первый раз за всю мою жизнь. Сердце безо всякой внятной причины наполняется ужасом. Может, мне передается исходящий от нее страх, а может, таящееся за ним предчувствие горя. Или дело в том, что моя говорливая, жизнерадостная мама кажется странно притихшей?

Я жмусь к ней и двумя руками обнимаю за пояс. Она дрожит, она не в состоянии, по обыкновению, утешить меня. И все-таки я беру что могу от этих объятий и, кажется, отдаю что-то взамен…

Через две недели умер отец.

* * *

Я плавала в мертвящей пустоте, отчаянно крича и не слыша собственного крика. Я попыталась соединить руки, но ничего не почувствовала, даже когда пустила в ход ногти. Открыв рот, я втянула воздух для очередного вопля, но привычное ощущение ветерка на языке и наполненных легких так и не наступило. Однако я знала, что сделала это. Я велела двигаться своим мышцам и верила, что они сработали правильно.

Однако я ничего не чувствовала.

Совсем ничего, кроме ужасного холода. Этот холод причинял бы боль, будь я по-прежнему способна ощущать ее. Я бы упала наземь, скорчилась и только дрожала — но как упадешь, когда нет ни земли, ни верха, ни низа?

Разум смертных на подобное не рассчитан. Отсутствие возможности видеть не волновало меня, но вот осязание, обоняние, слух… Я слишком привыкла полагаться на них, и теперь они мне были жизненно необходимы. Неужели примерно так чувствуют себя другие люди, если отказывает зрение?.. Неудивительно, что они ужасно боятся слепоты…

Так, пожалуй, и свихнуться недолго…

* * *

— Малютка Ри, — говорит отец и берет мои руки в свои. — Послушай, что я тебе скажу: не полагайся на свою магию. Я знаю, искушение будет немалое. Ее так здорово видеть, правда?

Я киваю, и он улыбается.

— Однако могущество идет изнутри, — продолжает он.

Открывает мою ладошку и касается завитков кожного узора на кончике пальца. Мне щекотно, и я смеюсь.

— Если будешь слишком часто ее использовать, это тебя утомит. А если потратишь всю… Это тебя и убить может, малютка Ри!

Я озадаченно хмурю брови:

— Но это же просто магия!

Магия для меня — это свет, цвет, красота. Она — точно прекрасная песня: чудо, но никак не жизненная необходимость. Это ведь не пища, не вода, не сон… не кровь, наконец.

— Да, — кивает отец. — Но все же это часть тебя. И очень важная часть.

Он улыбается, и я впервые замечаю, как глубоко сегодня его проницает печаль. Он кажется таким одиноким.

— Тебе придется это понять. Мы с тобой — не как все прочие люди…

* * *

Я опять закричала, пустив в ход и голос, и мысли. Боги способны их слышать, если смертный как следует сосредоточится: так до них доходят молитвы.

Ответа не последовало — ни от Сумасброда, ни от кого-либо еще. Я стала ощупывать окружающее пространство, но ни до чего не могла дотянуться. Может, Сумасброд был где-то здесь, прямо рядом со мной, только я найти его не могла?..

Неоткуда знать.

Как же мне страшно…

* * *

— Щупай, — говорит отец и направляет мою руку.

Я держу толстую кисть из конского волоса, краска на ней едко разит уксусом.

— Чувствуй вкус воздуха. Прислушивайся к шуршанию кисти. А потом просто поверь…

— Поверить? Во что?

— В то, чего ты ждешь. Что должно случиться. В то, что должно возникнуть. Если ты не обуздаешь его, оно обуздает тебя, малютка Ри. Никогда об этом не забывай…

* * *

Надо было мне остаться в доме, надо было мне уехать из города, надо было увидеть, как приближался превит, надо было оставить Солнышко в той яме, где он валялся, надо было остаться в Нимаро и никогда из дома не уходить.

* * *

— Краски — это дверь, — говорит отец.

* * *

Я вытянула перед собой руки и представила, что они дрожат.

* * *

— Дверь?.. — спрашиваю я удивленно.

— Да. Сила скрыта в тебе, она спрятана, но краски открывают путь к этой силе, позволяя тебе излить часть ее на полотно. Или применить как-то еще по твоему усмотрению. Рисование — лишь способ до нее достучаться, который ты открыла первым.

— Ух ты, — задумываюсь я. — То есть я могла бы направлять свою магию в песни, как ты?

— Возможно. Тебе нравится петь?

— Ну, не так, как рисовать. И голос у меня не такой звучный, как у тебя.

Он негромко смеется:

— А мне нравится твой голосок…

— Папа, да тебе все нравится, что я делаю!

Однако услышанное прочно завладело моими мыслями, и я говорю:

— Это значит, я могу не только рисовать? Например…

Мое детское воображение бессильно постичь безбрежные возможности магии. Тем паче что младшие боги еще не пришли в мир и не показали нам всех ее преимуществ.

— Например, превратить крольчиху в пчелу? Или заставить распуститься цветы?

Он некоторое время молчит, и я чувствую, что он предпочел бы ничего не говорить. Он никогда мне не лжет, даже если я задаю вопросы, на которые ему не хочется отвечать.

— Не знаю. Иногда, когда я пою и верю, что что-то произойдет, — это и происходит. А иногда… — он медлит, ему почему-то неловко, — иногда все случается и без моего пения. Пение — дверь, но вера — ключ, который отпирает ее…

Я касаюсь его лица, силясь понять, отчего ему не по себе.

— Что такое, папа?

Он ловит мою руку, целует и смеется, но меня не проведешь. Я ухватила, уловила: ему страшно. Ну, самую чуточку.

— Ты просто подумай, — говорит он. — Допустим, ты берешь человека и внушаешь себе, что он — камень. Начинаешь верить, что живое стало мертвым. Что получится?

Я честно пытаюсь это обдумать, но я еще слишком мала. Мне все — забава. Отец вздыхает, улыбается, гладит мои ладони…

* * *

Я вытянула руки, крепко зажмурилась, вообразила вокруг себя целый мир и что было силы уверовала в него.

Руки аж сводило, они жаждали осязать, и я представила себе плотную глинистую землю. Ноги хотели на чем-то стоять, и я поместила их на эту землю и еще притопнула, породив глухой звук, ибо кругом был полный жизни воздух. Легкие рвались дышать, и я наполнила их восхитительно прохладным воздухом, влажным от росы. Когда я выдохнула, тепло дыхания породило облачко пара. Видеть его я не могла, но страстно верила, что оно было. И точно так же я знала, что всюду разливается свет, совсем такой, как когда-то рассказывала мама. Утренний свет сквозь туман, ранняя весна, бледное, только что вставшее солнце…