Книга Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко

и врагу добрые люди не пожелают.

18 января Гаврилу Николаевича перевезли в Тамбов. При нем неотлучно находились его мать и жена, губернатор фон дер Лауниц постоянно справлялся о его здоровье. Хотя врачи определенно ничего не говорили, сам Гаврила Николаевич понимал, что обречен. Еще из Борисоглебска он велел исправнику отправить тамбовскому губернатору телеграмму: «Умираю. Попросите у Государя за детей. Берегите себя». Поздно вечером, до приезда матери, пожелал причаститься, — не верил, что увидит следующее утро. Однако смерть к нему не спешила — Гаврила Николаевич прожил еще двадцать шесть мучительных дней.

Умирал Луженовский долго и страшно — после Марусиного выстрела здоровый организм тридцатичетырехлетнего мужчины все еще боролся, пытаясь сохранить остатки жизни, теплившиеся в разлагавшемся заживо жирном теле. Гноящиеся раны смердели так, что невозможно было находиться не только у постели больною, но и в соседней комнате. Потом началось рожистое воспаление живота, грозящее перекинуться на все тело. Особенно мучительны были перевязки — к бинтам прилипали не только сгнившая кожа, но и большие куски живого мяса.

Говорил он мало, когда был в сознании, стонал от боли. Если боль отпускала, лежал, уставив глаза в потолок, и о чем-то думал. Вспоминал ли прошедшее, жалел ли о содеянном? Этого не знает никто.

Как-то раз, впрочем, от него услышали: «Действительно, я хватил через край…»

Отпевали Луженовского на сыропустной неделе в Кафедральном соборе города Тамбова. Служили ректор Тамбовской Семинарии архимандрит Феодор, кафедральный протоиерей Озеров и законоучитель тамбовской мужской гимназии протоиерей Бельский. Похоронили его в фамильном склепе дворян Луженовских. в имении Токаревка.

Однако память по себе Гаврила Николаевич оставил в Тамбовской губернии долгую. Говорят, в 1906 и 1907 годах по многим деревням крестьяне заказывали молебны за здравие Марии-избавительницы, впрочем, может быть, это только слухи. Зато достоверно известно другое: спустя десять лет, уже после Февральской революции 1917 года, пришедшие с фронта солдаты на празднике Пасхи сломали фамильный склеп, извлекли останки Луженовского и до вечера таскали их по улицам, свистя и улюлюкая. Потом, вдоволь натешившись, на площади у церкви разложили громадный костер. В ею огне и сгорело то, что некогда было тамбовским помещиком, советником тамбовского губернского правления Гаврилой Николаевичем Луженовским.

В купе второго класса, куда Марусю определил Аврамов, вместе с ней находились фельдшер Зимин и пристав Новиков. Новиков уснул почти тотчас же, сладко похрюкивая носом на соседней полке, а Зимин сидел у Маруси в изголовье и время от времени смачивал ей губы водой. Маруся полуспала, полубредила. Ей чудилось, что она снова ночует на станции Жердевка, а Луженовский уже проехал, она опоздала, опоздала… «Ах, нет, — внезапно очнувшись от какого-то толчка, вспомнила она. — Все случилось. Я сделала все как надо».

Зимин легонько тряс ее за плечо.

— Барышня, послушайте, — шепотом сказал он. — Четвертый час ночи… Сейчас будет Терновка, мне выходить.

— Да… — Маруся никак не могла понять, что он ей говорит. — Да…

— Барышня…

Вдруг дверь купе широко распахнулась. На пороге стоял Аврамов. Зимин резко отшатнулся от. Маруси — так велик был страх перед казачьим подъесаулом. Поезд замедлял ход.

— Терновка, господин фельдшер, — обманчиво вежливо сказал Аврамов. — Вам выходить.

Зимин, ни слова не говоря, взял саквояж и поспешно вышел. Аврамов сел па его место, вытянул ноги — они заняли почти все свободное пространство купе — и посмотрел на Марусю. Она тоже села, хотя опухшее, израненное тело отозвалось на перемену положения невыносимой болью.

— s Ну что, Мария Александровна, не желаете ли подкрепиться? — Аврамов любезно улыбнулся и выложил на столик плитку шоколада.

Маруся не ответила, но взгляд не отвела.

— Не хотите шоколаду, могу предложить водки, — продолжил Аврамов тем же тоном. — Только прикажите, сейчас же принесут. А может быть, у вас есть еще какие пожелания? Так сказать, мне неведомые?

— Только одно, — с трудом усмехнулась Маруся разбитыми губами. — Проследите, чтобы веревка, на которой меня будут вешать, оказалась крепкой. А то в нашей несчастной России не только самодержавие, но и веревки гнилые.

Она намекала на казнь декабристов, но Аврамов, разумеется, намека не понял:

— Ну зачем же говорить в такую ночь о столь мрачных материях?

Пересев к Марусе поближе, Аврамов протянул руку и провел пальцем по ее груди. Блузка давно порвалась и служила плохой преградой коротким волосатым пальцам с квадратными холеными ногтями. Маруся отшатнулась. На лице ее появилось выражение гадливости:

— Как вы смеете!

— Смею, — Аврамов придвинулся совсем близко, навалился, дыша ей прямо в лицо нестерпимым перегаром, — еще как смею! Какая атласная грудь, какое изящное тело!

Маруся забилась в его грубых объятиях, пытаясь вырваться, ударилась головой о стену. От боли опять помутилось перед глазами. Она испугалась, что может снова потерять сознание и стать совсем беззащитной. Попробовала крикнуть — голос пропал, из горла вырвалось какое-то сипение. Пристав Новиков, храпевший на соседней полке, пошевелился во сне, но глаз не открыл.

Однако Аврамов не стал продолжать задуманное. Он ослабил хватку, потом совсем отстранился.

— И зачем вы так скрежещете зубами, — игриво заметил он, потрепав Марусю по подбородку. — Вы сломаете ваши маленькие зубки.

Перед тем как выйти из купе, Аврамов оглядел ее с головы до ног и сально улыбнулся.

— Я еще зайду, — многообещающе сказал он, закрывая дверь, — проведать.

Всю дорогу до Тамбова Маруся боролась с собой, пытаясь не уснуть и не забыться. Аврамов приходил почти каждый час. Насильные ласки продолжались. Как-то дело зашло особенно далеко, — Аврамов, пытаясь раздвинуть ей ноги, стал бить в колени сапогом. По счастью, на этот раз голос ей не отказал — Марусин крик разбудил пристава. Конечно, она понимала, что Новиков — невелика защита, но все-таки при третьем лице даже такой мерзавец, как Аврамов, на насилие не отважится.

В Тамбове. Аврамов отвез Марусю в городскую тюрьму и сдал местным властям.

Когда в тюрьму явился врач для освидетельствования, Спиридонова отказалась подвергнуться подробному осмотру— со стороны живота, груди и спины. Остальные части тела она показала. На них найдено: