Книга Секрет ее счастья - Клаудиа Дэйн

Она поцеловала его.

О, для нее это было непросто. В конце концов, это был Блейксли, и мужчины не меняются так просто от поцелуя. Он напрягся и замер, вынуждая ее быть активной стороной, и нужно сказать, поскольку это был ее первый поцелуй, она не знала, что делает, но серьезно и с желанием отдалась этому занятию. В тот момент, когда она почувствовала, что уничтожила свою последнюю дружбу, Блейксли поцеловал ее.

Конечно, все изменилось.

Он трогал ее. Языком и руками, и даже его нога проскользнула меж ее ног, примяв ткань, мягко и уютно устраиваясь в образовавшейся ложбинке.

Он пылал, его руки, рот и нога.

Он наступал, его язык нажимал, танцевал, толкал.

Он прижимал ее к себе, заставляя почувствовать свое возбуждение.

Он слегка застонал, горячо выдохнул, и она была потрясена тем, что сама застонала ему в ответ, объясняясь с ним на том же странном языке бьющихся сердец и обвивающихся рук.

Он обхватил ее рукой сзади так, чтобы она могла двигаться только к нему.

Его другая рука трогала ее бедро, хватала и поднимала его, он управлял ею.

А его рот жадно пожирал ее.

И она пожирала его в ответ.

Мера за меру.

Подобное к подобному.

Она обвила руками его плечи, принимая вес его торса на свою грудь, притрагивалась своим языком к его языку и не позволила бы ему отодвинуться или прекратить объятия.

Едва ли она еще помнила, что это был Блейксли, потому что поцелуй уничтожил ее память, унес потоком лавы.

Но это был Блейксли, и, вероятно, никто другой это и не мог быть, поскольку она не смогла бы себе позволить так дико вести себя с кем-то другим.

Подумай она об этом именно сейчас, у нее заболела бы голова.

Лучше просто целовать его снова и снова.

Ей нравилось целоваться.

Кто бы мог подумать?

Луиза шире открыла рот, подобно ему, просто чтобы соответствовать, ведь это был Блейксли, и она могла довериться ему, чтобы он научил ее целоваться, чтобы знать, что она все делает правильно и что она ничего не портит, и этот поцелуй становился все более горячим, более влажным и более… близким.

Близость.

С Блейксли.

К этому все и шло.

Определенно.

Да, определенно, и поэтому она совершенно расслабилась, запустив руки под его одежду и за спину, хорошенько обняв его талию. Талия у него была прекрасная, упругая и подтянутая, и, конечно, она всегда знала это, потому что он мог есть все, что угодно, и ни капельки не набирать вес, в то время как она могла позволить себе больше одной конфеты в день, что было ужасно нечестно, потому что очень часто она видела, как Блейкли съедал по пять десертов за раз.

Десерты… целовать Блейксли было все равно что есть вкусный десерт.

Вкусный?

Луиза наклонила голову и поцеловала его еще глубже, вжимаясь грудью в торс Блейксли… и с сожалением стонала, когда он абсолютно, как ей казалось, беспричинно схватил ее за плечи и оттолкнул от себя. На этот раз все было достаточно грубо.

Его глаза были голубыми углями, его рот стал тонкой линией, и он сказал:

— Боже, хватит. Хватит. Я ослеп.

Нелепый бред. Ослеп? Она никогда еще не видела так хорошо, как сейчас. Рот Блейксли, глаза Блейксли, руки Блейксли. Она чувствовала потребность в этих руках, в этом рте. Ей нужно было, чтоб они касались ее.

Итак, что же она собиралась делать теперь?

Луиза не подчинилась, что было единственно верным решением, и набросилась на него так сильно, что отшатнулся на два или три шага назад и ударился о дверь, но как-то удержался за нее, поскольку был мужчиной и имел более длинные руки.

Воспользовавшись этим, Луиза дотронулась до его груди и быстро провела руками по его рукам.

Во всяком случае, это принесло ей хоть какое-то удовлетворение.

Огонек страсти и изумления, пылавший в его глазах до столкновения с дверью, был так прекрасен.

— Луиза! Хватит! — рявкнул он.

Чудесно. Сначала он целовал ее, а теперь разговаривал с ней, как буйный щенок. Такой развязки этого вечера она, конечно, не ожидала.

— Что вы делаете? — выпалил он, поправляя жилет, его пальцы задержались на шве в подозрительном волнении. Хм…

— Я думала, мы целовались, — сказала она, глядя на его руки.

— Да, — резко ответил он, — и если нас кто-нибудь видел, вы погибли.

— Я не позволю вам погубить меня, Блейкс, — сухо сказала она, его лицо казалось совсем худым в тусклом свете.

Ей это нравилось. Она подумала, что ей нравилось в нем все в этот момент.

У нее до сих пор не прошло ощущение поцелуя на губах, так же как тяжесть его тела все еще чувствовала и ее грудь, и теплое ощущение разлилось меж ее ног.

Она даже была уверена, что нечто подобное чувствовал и Блейксли, потому что он держал свои руки где-то внизу.

На самом деле это было чрезвычайно забавно, и Луиза была не из тех, кто не воспользовался бы ситуацией, когда мужчина так уязвим.

О, это было так легко.

— Вы же не имеете в виду, что перепутали меня с вашей мамой, — сказала она, покручивая свой прелестный локон, который, как она предполагала, выглядел хуже некуда, однако ничуть не волновал ее.

— Разумеется, я не…

— Или что я напомнила вам вашу мать, когда целовала вас, Блейкс, — прервала она, приближаясь.

Его пятка касалась стены, и она обошла маленькую изящную тумбочку, которая помогала сохранять дистанцию.

— Я считаю, — жестко сказал он, и это ей уже переставало нравиться, — что это имя может упоминаться только между близкими, Луиза, а вы к ним не относитесь.

— Разве? — прошептала она, вытягивая локон и наблюдая, как он следил взглядом за ее руками. — Вы могли бы это изменить.

— Простите? — прохрипел он, его взгляд снова остановился на ее лице.

Она сделала шаг к нему и удивилась, что он даже не двинулся с места. Он ослаб, как мило. Но разве это не естественно? Мужчины были так слабы, когда дело доходило до такого рода встреч. Все это знали. Вы только посмотрите на ее отца. Он становится мягким, как пудинг, когда дело касается женщин.

— Я имею в виду… Я думала, что после нашего поцелуя мы стали близки, разве нет? — сказала Луиза мягко, играя с ним, как кошка с мышью. (Может быть, поэтому у кошек всегда такой довольный вид?) — Этой близости недостаточно, чтобы считать ее… близостью? Или нужно что-то большее, Блейкс? Ведь вы сказали бы мне, правда?

Он не двинулся. Возможно, он не мог; ей бы хотелось так думать.