Книга Чужие ордена - Анатолий Филиппович Полянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одновременно из ворот крепости, как из рога изобилия, посыпались солдаты в мундирах цвета хаки с погонами на плечах, в зеленых беретах. Сомнений не оставалось – это была регулярная армия.
Плотный пулеметный огонь восставших заставил солдат залечь, но не остановил. Это были хорошо обученные бойцы, и их было много, как муравьев, которых сколько ни дави, остановить немыслимо.
Ткнулся лицом в раскаленный казенник пулемета афганец. Другой, ужаленный пулей, взвыл, закрутился на месте, упал. Вскрикнув, завалился на бок Выркович. Автомат его загремел, подскакивая по наклону цементного пола. Алексей, подхватив безжизненное тело, бережно положил солдата на стеллаж. Сашок дернулся и затих.
Пушник подошел на негнущихся ногах. Осторожно, точно боялся разбудить, закрыл парнишке глаза. Сердце сжалось от невыразимой боли. Как обидно, как бессмысленно погибать в девятнадцать! И есть ли вообще в смерти какой-нибудь смысл?!
Предаваться печали было, однако, некогда. Лишь пустив в ход гранаты, удалось ненадолго остановить солдат. Но вскоре последовала еще одна атака. Отбили ее только потому, что успели заменить на крыше расчеты у крупнокалиберных пулеметов.
Наступившая тишина оглушила. Люди обалдело смотрели друг на друга, с трудом осознавая, что живы. Как мало их осталось в строю!
– Ты ранен? – спросил Пушник, увидев на лице старшего лейтенанта кровь.
– Царапнуло, – отмахнулся Алексей. – А Яну снова досталось. В грудь – навылет… Моряк его перевязывает.
Снаряд разорвался на гребне крепостной стены, другой – чуть ниже. Брызнули, полетели камни, глина, тучи песка.
– Да это, никак, артиллерия! – удивился Алексей. – Стодвадцатидвухмиллиметровые гаубицы… Дорого же нас ценят!
– На что рассчитывает Раббани, не пойму. Один неточный выстрел – и все дружно полетят к ихнему Аллаху, – возразил Николай.
– Думаю, они знают, что делают. Огонь ведется прицельно…
Измазанное кровью лицо Алексея было страшным. Канонада напоминала артподготовку, проводимую на крупных учениях. Но одно дело наблюдать ее со стороны, находясь в безопасном укрытии, и совсем другое – сидеть под ураганным обстрелом.
На крепость обрушивались десятки снарядов. Старинные, возведенные в прошлом веке, так много повидавшие стены оказались настолько прочными, что даже современной артиллерии трудно было проделать в них проходы. И все же постепенно дыры в стенах расширялись, зияя неровными краями…
Канонада смолкла так же внезапно, как началась.
– Сейчас полезут… с четырех сторон, – прохрипел Алексей.
В белесое небо взлетела красная ракета. Прочертив дугу, лопнула, рассыпалась блеклыми искрами. И сразу раздался повторяемый сотнями глоток вопль: «Аллах акбар!» В проломы крепостных стен хлынул людской поток. Зеленые солдатские мундиры смешались с черным одеянием малишей и грязно-серыми халатами «духов». Орущая лавина вливалась во двор, затопляя все свободное пространство.
С крыши арсенала гулко зарокотали крупнокалиберные пулеметы. Из чрева арсенала заговорили станкачи, сыпанула дробь нескольких автоматов. Прореживаемая огнем в упор, первая цепь атакующих сломалась. Бегущие сзади подмяли ее и попали под разрывы гранат. Николай яростно жал на гашетку пулемета, выпуская очередь за очередью.
– Да остановись наконец! – крикнул Алексей. – Пауза! Надо запастись патронами…
Пушник с трудом оторвал пальцы от спуска. Слепая ярость душила его: так бы и стрелял без остановки. Так бы и стрелял…
Подошел Барат. Лицо его было черным, мокрым от пота и слез. Дышал он тяжело, с присвистом.
– Два мои товарищ смерть принял, – сказал и закашлялся. – Скоро конец.
– Не каркай! – заорал Алексей. – Патроны тащи. Где Связист? Где Моряк? Жив?
– Дышу, едрена вошь, – донеслось из-под крыши. Там, возле станкача, примостился Загоруйкин.
– Перебирайся вниз! – приказал Алексей.
– Мне и тут непыльно.
– Посмотри, что эти психи катят. Это ж горные пушки!
– Неужто решатся палить по пороховой бочке? – воскликнул Загоруйкин, поспешно скатываясь вниз.
– Из пушки по воробьям – пословица будто специально про нас. Раббани наши пулеметы на крыше – кость в горле…
– Мама родная, что сволочи делают! – завопил Загоруйкин и присел на корточки, зажав уши.
Хлопнул выстрел, снаряд угодил в левый верхний угол склада, разворотив огневые точки. И тут же залегшая было цепь поднялась вновь. Солдаты находились совсем близко, метрах в семидесяти. Атакующим оставался до цели последний бросок. Сзади подползало подкрепление, скапливаясь на передней линии. И Николай вдруг остро ощутил: сил сдержать вражескую лавину не осталось. Жизнь отсчитывает последние минуты. Край виден – вот он…
Ойкнул ротный, прильнул к земле. На его виске чернело, взбухало маленькое отверстие, от которого по глубокой морщине потекла струя.
Пушника охватило холодное бешенство. Он нащупал связку гранат. Рядом люк, ведущий в подвал. Там штабелями взрывчатка… Острая, как удар тока, боль пронзила позвоночник. Пол, потолок, стены закружились, заплясали перед глазами. Лишь ударившись головой, Николай понял: отказали ноги. На этот раз – навсегда!
– Не смей, прапор, – раздалось за спиной. – Отдай мне!
Пушник увидел склонившегося над ним Моряка. Он вырывал связку гранат и одновременно оттаскивал Пушника от разваливающейся баррикады.
– Значит, все-таки ты, а не Танкист? – спросил Николай, с ненавистью глядя на солдата.
– Я, прапор, я. Ты правильно вычислил… Но Антон Загоруйкин жил гадом, а умереть хочет человеком. На том свете сочтемся!..
Тяжело затопали солдатские ботинки. Яростные крики, эхом оттолкнувшись от высоченных сводов, заполонили арсенал. Моряк ужом скользнул в подвал, последним усилием сдернул вниз Пушника.
Страшной силы взрыв потряс округу. Задрожала земля, закачались вековые стены. Над Бадаберой взметнулся огненный сполох. Небо окрасилось в цвет крови…
Москва – Кабул
Чужие ордена
Памяти моего друга писателя-фронтовика
Ивана Падерина, с кем, собственно,
и приключилась эта необыкновенная
и трагическая история,
посвящаю.
Автор
Глава 1
Смерть, даже если ее давно ждали, зная о неотвратимости приближающего конца, все равно приходит неожиданно. Еще несколько секунд тому назад человек хрипло дышал, шевелил бескровными губами, пытаясь напоследок хоть что-то сказать, – и вдруг все: вытянулся и замер навек!
Это конец. Личности, много лет жившей на земле, больше нет и не будет. Черты лица заостряются, каменеют, становятся уже мраморно-белыми, неживыми. С круглых с ямочками, когда-то восхитительных щек, сбегает последний румянец. Глаза, еще минуту назад светившиеся каким-то неестественным блеском, утрачивают его, становятся большими и неподвижными. В их черной глубине тонут последние остатки мыслей. И ты ладонью закрываешь их, сознавая наконец-то, что нет больше на свете любимого человека. От ужаса случившегося у тебя замирает сердце, хочется лечь рядом и
