Книга Город еретиков - Федерико Андахази

Герцог склонился над останками того, кому не удалось восстать из мертвых, возвел глаза к горним высям и прошептал:

— Аминь.

2

Жоффруа де Шарни поместил чудесную мастерскую в самом безлюдном уголке замка. Он доставил туда все необходимое, о чем только ни попросил его художник. В центре комнаты, на дубовом столе покоилось тело Аурелио. Шел все еще третий день с момента его смерти на кресте. Герцог с беспокойством обнаружил явные признаки разложения: из-за резкого запаха в мастерской было трудно дышать. Тело начало распухать: теперь это была уже не та стройная фигура, которая почти не выделялась на фоне креста; кожа натянулась, а кости почти не прорисовывались под разбухшей плотью. На лице Аурелио не запечатлелось перенесенное страдание, как хотелось бы герцогу, — оно было искажено гримасой не боли, а скорее некоторого неудобства. И все-таки главная проблема состояла не в этом: когда Жоффруа де Шарни укладывал тело Аурелио и бинтовал его полосами ткани, он расположил его руки так, чтобы ладони прикрывали гениталии. Разумеется, более естественно было бы скрестить руки на груди, как это обычно делали с покойниками, — но ведь нельзя же выставлять напоказ половой член Сына Божьего, это чревато скандалом! В итоге герцог зафиксировал руки Аурелио в этом искусственно-стыдливом положении, что парадоксальным образом придавало мертвой фигуре непристойный вид. Не так-то много святости в образе Христа, который трогает себя за причинное место — пусть даже и желая его прикрыть. В любом случае, rigor mortis[29]уже наступило, и не было возможности это положение переменить. Все усилия людей герцога оказались напрасны: это было то же самое, что пытаться изменить позу высеченной из камня статуи. От прижизненного облика Аурелио мало что осталось. Однако, по мнению Жоффруа де Шарни, чей рассудок теперь уже был окончательно поврежден, именно так и должен был выглядеть Иисус, восстающий из мертвых. План герцога был прост и — в его помутившемся сознании — гениален: поскольку благодаря божественному озарению он открыл, что, если потереть монету углем через лист бумаги, на листе возникает точная копия священного лика, Жоффруа де Шарни решил использовать плащаницу в роли бумаги, а тело Аурелио — в роли монеты. Оставалось только покрыть тело тканью и пройтись по поверхности холста каким-нибудь веществом, которое переведет и зафиксирует изображение на плащанице. Морис Кассель выслушал аргументацию герцога с предельным вниманием, а потом высказал свое заключение: этот замысел исполнить невозможно. Жоффруа де Шарни в ярости схватил художника за горло и, вопя во всю глотку, пояснил, что действует, повинуясь божественному повелению, что каждый его шаг продиктован непререкаемым голосом Всевышнего и что не подчиниться ему, герцогу, означает не подчиниться Господу. Художник пытался обосновать свою точку зрения, но герцог пригрозил убить его на месте, если тот молча не склонится пред волей Всемогущего. Морис Кассель, видя прямо перед собой мертвое тело, не сомневался, что слова его работодателя не являются пустыми угрозами. Поэтому он просто склонил голову и повиновался, хотя и понимал, каким будет результат его работы.

Морис Кассель погрузил полотнище в ведро с водой. Он разминал ткань пальцами, чтобы она лучше пропиталась. Покончив с этой процедурой, художник попросил герцога помочь ему отжать полотно, чтобы оно избавилось от излишков влаги и приобрело мягкость. Потом он попробовал развернуть влажное полотно, но оно было столь обширным, что расстелить его во всю длину не получалось. Тогда они вдвоем отнесли плащаницу на верхний этаж замка и вывесили из окна, словно геральдический штандарт. Каждая уходящая минута наносила телу Аурелио непоправимый ущерб — его разложение было таким же неумолимым, как и приближение ночи, несмотря на царивший в комнате холод. Герцог желал, чтобы работа была завершена к рассвету, поэтому, прежде чем полотно успело полностью стечь, Жоффруа де Шарни сказал художнику, что у них больше не остается времени, и они снова отнесли ткань в темную каморку.

Морис Кассель попросил герцога помочь ему спустить тело на пол, чтобы снова обернуть его полотном. Тело Аурелио было твердым, как поверхность стола, на котором оно покоилось. Один взялся за ноги, другой — за плечи, и труп был переложен на пол. Художник расстелил плащаницу по всей поверхности стола, потом они вернули тело на место. И тогда Морис Кассель взял свободный кусок ткани, перекинул ее через голову Аурелио и накрыл останки юноши спереди, заботясь, чтобы влажный материал как можно плотнее прилегал к коже. Затем мастер перемешал в котле несколько порошков. В ответ на вопрос герцога художник пояснил, что все это — различные красители: окись железа, киноварь, мышьяковый желтый, ультрамариновая синь, азурит и древесный уголь. По мере того как Морис Кассель высыпал эти порошки в котел, состав постоянно менял свой цвет. Наступил момент, когда смесь сделалась красноватой, с некоторыми проблесками желтизны. Жоффруа де Шарни пришел в восторг и решил, что именно так должна выглядеть фигура его Христа. С точки зрения художника, эта тональность была слишком кричащей и ненатуральной, однако он не осмелился противоречить герцогу после недавней вспышки ярости, когда Жоффруа де Шарни был готов его убить. Морис Кассель колебался между двумя возможностями: добавлять ли в состав связующий компонент на основе клея или яйца или использовать порошок вообще без закрепителя? У каждого варианта имелись свои плюсы и минусы: в первом случае состав приобрел бы дополнительную прочность и вязкость, однако потом, учитывая его густоту, было бы затруднительно придать изображению оттенок воздушности и зыбкости. Во втором случае как раз и можно было добиться некой бестелесности и неуловимости, напитать изображение дыханием смерти и тем самым создать ощущение чуда; вот только художник опасался, что такой состав получится слишком летучим и недолговечным. Он все-таки склонился ко второму решению, и на то имелось одно веское основание: время. Если Морис Кассель хотел закончить работу к рассвету, ему следовало приступать немедленно.

Воспроизведение чуда должно было начаться с минуты на минуту.

3

Морис Кассель взял тряпицу, сильно сдавил и превратил ее в маленький, твердый и удобный инструмент. Он погрузил его в котел с красителем и держал там до тех пор, пока тряпица не приобрела такой же цвет. Все, что художник проделал потом, хотя и показалось герцогу совершеннейшим новшеством, было применением техники, распространенной намного раньше того времени, и называлась она frottis.[30]Тряпицей, опущенной в красящий состав, мастер принялся натирать плащаницу, и вот под воздействием этого давления на ткани начали проступать очертания твердого тела, лежавшего под ней. Итак, герцог со сдерживаемым восторгом наблюдал, как лицо Аурелио магическим образом проявляется на полотнище, по мере того как художник проходит по нему своей тряпицей, смоченной в краске, — это было так же просто, как и возникновение лица Вседержителя на листе бумаги. Жоффруа де Шарни убедился, что нанятый им мастер обладает редкостным талантом: он работал умело и споро, его опытная рука сновала вверх и вниз по савану и, словно по волшебству, заставляла прорисовываться на нем светозарный образ Христа. Первое, что отпечаталось на плащанице, было лицо. Герцог обратил внимание, что дело усложнялось при проработке бороды и волос и упрощалось, когда Морис Кассель работал с более твердыми частями, такими как лоб, скулы и надбровные дуги. Борода у Аурелио была негустая и такая мягкая, что ее сопротивления почти не чувствовалось. Однако художник вскоре придумал, как решить эту проблему: используя тонюсенькую кисточку с тем же самым красящим составом, разбавленным водой, он пририсовал бороду на полотне столь искусно, что впечатления неестественности не возникло. То же самое он проделал и с волосами. Жоффруа де Шарни еще раз поздравил себя с правильным выбором мастера. Как только Морис Кассель закончил работу с лицом, взору герцога предстали очертания небожителя: хотя этот лик и не имел характерных примет, которыми художники обыкновенно наделяют Христа, в нем было что-то, придававшее ему оттенок святости. Жоффруа де Шарюг не сразу понял, что дело как раз и заключалось в отсутствии этого искусственного драматизма. Естественное выражение, свободное от всяческой наигранности, которое было у реального покойника, послужившего моделью, — вот что делало это лицо близким и глубоко человеческим. Секрет того поразительного впечатления, которое оно производило, коренился в сочетании естественности с ощущением чуда, которое придавала ему техника frottis. Именно таким и был Христос: Бог, сделавшийся человеком. С другой стороны, талант Мориса Касселя проявился в том, что художник, сильнее надавливая на места, где выпирали кости, и легче — на мягкие участки плоти, сумел скрыть посмертное распухание тела. Так, когда мастер добрался до ребер, он тер своей тряпицей по каждой из костей с удвоенной энергией, поэтому признаки разложения, которым уже были отмечены останки Аурелио, ни в малейшей степени не отразились на плащанице. Жоффруа де Шарни сильно беспокоился по поводу того, как будут выглядеть раны от гвоздей на руках и на ногах: они должны были проявиться достаточно отчетливо, чтобы передать пережитое страдание, но при этом не привлекать слишком много внимания, чтобы не выглядеть неестественно. Однако, видя, с каким мастерством Морис Кассель справляется со своей работой, герцог предпочел не заражать его своим беспокойством и хранить молчание. И вот художник добрался до правого запястья; словно проникнув в мысли своего заказчика, он обработал отверстие таким образом, чтобы краска не сильно заливалась в то место, через которое прошел гвоздь, но чтобы периметр раны был ясно очерчен. Оба участника чудесного процесса одновременно поняли, в чем состоит проблема: кровь уже слишком свернулась и не могла окрасить полотно, она вообще не пропитывала ткань и, стало быть, крови не будет видно. И тогда, не колеблясь ни секунды, Морис Кассель снова взял в руки кисточку. Смешав киноварь с окисью железа, он очень быстро имитировал правдивый цвет засохшей крови. Всего несколькими точными прикосновениями мастеру удалось в совершенстве отобразить кровоподтек из открытой раны. Воодушевленный успехом этой новой техники, художник проделал то же самое и с остальными стигматами.