Книга «Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге - Владимир Ильич Порудоминский

государя…» – определяет она цель, не скрывая ни лицемерия, ни интриг: «Соблюдать свои интересы по отношению к публике так, чтобы сия последняя видела во мне спасительницу общественного блага».

Вот кого писал Ге в те дни, когда перед театром на Невском готовили площадку для памятника, когда из типографских машин вылетали картинки – улыбчивая «матушка» с голубой лентою через плечо и вокруг веселые разноцветные генералы, когда Погодин молитвенно стоял перед портретом в Московской думе и пытался расшевелить безгласных гласных.

Трагедия и «острая тема»

Картина Ге успеха не имела. Не то чтобы «вовсе» не имела, как потом вспоминал Стасов, – о ней говорили, даже спорили.

В письмах знакомых к Поленову читаем: «Говорят, хорошо. Я не понял», «Хвалят эффект, но, право, не хорошо». Значит, кто-то говорил, что «хорошо», кто-то «хвалил эффект». Но Ге на высоте после «Петра и Алексея», как и после «Тайной вечери», неуспех равен для Ге провалу.

В отзывах Ге упрекают за просчеты: фигуры нехороши (разве что лейб-кампанец), Екатерина «похожа на Матрену», «соединение двух светов, огненного и денного», совершенно не удалось, все подмалевано, и подмалевано вяло, декоративно, туманно.

«Идея в картине есть, но… художник, очевидно, с нею не совладал». «Сюжет его всегда интересен, прочувствован и оригинален, но он плохо справляется с техникой. Он лучше мыслит, чем исполняет». Таков был общий глас. Но дело, конечно, не только в технике. Живопись поздних работ Ге часто приводила зрителей в ужас, но вокруг картин кипели страсти, шли баталии. «Екатерину» отвергали вяло, а если за что и хвалили – тоже как-то мимоходом. Она не вызвала интереса – вот в чем дело.

Острота темы не спасала, потому что тема не была решена. Напомнить о 1762 годе еще мало. Письмо к издателю, напечатанное Герценом при русском переводе «Записок Екатерины II», кончалось словами: «Пусть утешатся друзья Истории: истина когда-нибудь да выходит наружу». Сообщить зрителю, что императрица была интриганка и лицемерка – истина чуть выше уровнем, чем «лошади кушают овес». В этой истине нет Истории (с большой буквы). Для «Петра и Алексея» Ге ее нашел – это картина о том, как в стенах дворца сложно и запутанно решались судьбы страны, народа. В новой картине за тройною цепью часовых решаются судьбы Екатерины. Герцен напечатал ее «Записки» не потому, что обнаженно описан грязный дворцовый быт, – за этими описаниями он увидел материал огромной взрывной силы. Не зря правительственные агенты шныряли по Европе, движимые идиотской мыслью скупить тиражи. Ге взялся за тему ради этого материала, но не нашел для него способа выражения, «живой формы» не нашел.

Он писал: «Мне хотелось изобразить здесь рознь между Екатериной II и Петром III». Уже в этом кроется какой-то просчет. Рознь – не драма, не трагедия. Ге – честный человек, он не заставляет себя сказать: «драма». «Рознь» между Екатериной II и Петром III – дворцовая интрига, не более. Петр Великий думал и говорил про «отечество мое и люди», Екатерина, присвоившая себе тот же титул, – о том, как «спасти самое себя» и «соблюдать свои интересы». Здесь Ге не нашел решения.

Картина слишком откровенна, она не зовет к раздумью; в искусстве подчас лучше, когда дважды два – пять, а не четыре. Зритель, прочитав в каталоге название, тотчас припоминает, что Екатерина лицедействовала у гроба Елизаветы Петровны; картина вяло подтверждает это.

Есть карандашный набросок – там композиция острее: Екатерина и ее супруг столкнулись, что называется, на пороге. Ге почему-то от нее отказался – может быть, боялся в поединке взглядов повторить «Петра и Алексея». Но и по наброску видно, что композиция не решила бы задачи. Просчет глубже. Трудясь над «Петром и Алексеем», Ге боялся случайно перескочить из «исторической картины» в «исторический жанр». Его опасения оправдались, когда он писал «Екатерину у гроба Елизаветы». Шагнул вместе с Екатериной через заветный порог, но очутился не в Истории, а в соседнем дворцовом покое.

Дважды два. О хрестоматийности

Картина Ге «Пушкин в Михайловском» очень известна. Ее воспроизводят в школьных хрестоматиях и на обложках тетрадей. Это плохой признак. Слово «доступный» имеет несколько толкований, среди них – «легкий для понимания» и «дешевый».

«Широко доступные» создания искусства воспроизводил на своих страницах рядом с изображениями торжественных церемоний и портретами иноземных принцев журнал «Всемирная иллюстрация». Этот журнал считал полотно «Пушкин в Михайловском» «лучшею картинкою в отделе живописи историко-анекдотической у профессора Ге». Наверно, потому, что эта «картинка» очень мало похожа на живопись Ге и вполне могла принадлежать другому профессору.

«Пушкин в Михайловском» – удивительная картина: другой такой в творчестве Ге не найти. Это благодушная картина. Нет ни драмы, ни столкновения. Ни разлада с самим собой, – от которого мучился Христос, тосковавший в Гефсиманском саду.

Картина ясна уже в каталоге. Она тоже слишком «дважды два». Д л я Ге она уже по замыслу неудачна. Ее могла спасти глубина и сложность характеров. Но характеры незначительны – словно выплеснуты из кувшина на мелкие тарелки. Характеры почти неощутимы. Герои бесхарактерны, внешни, они – лики.

Удивительно, как Ге, снявший нимб с Христа, нашедший своего Христа, потерял Пушкина, Пущина, надел на них нимбы. Трудно поверить, что это Ге писал тревожного, всклокоченного богочеловека, – Пушкин и Пущин благополучны, милы лицом, приглажены. Не будь у Пушкина характерной его внешности, ему грозила бы опасность превратиться в Бенедиктова, в помещика, балующегося стишками, в собственного Ленского. Если Ге суждено было раз в жизни написать икону, то это «Пушкин в Михайловском».

Есть сведения, что вначале Ге намеревался дать на картине настоятеля Святогорского монастыря. Возможно, это все бы переменило. Появление настоятеля поломало бы благодушную обстановку. Пущин вспоминал, как с приходом монаха присмирел Пушкин, как раскрыл Четьи-Минеи, объяснил: «Я поручен его наблюдению». Ге был чуток: он бы почувствовал пушкинское одиночество в глуши лесов сосновых, трагедию поэта под надзором.

Стасов писал про картину: «Никому она не понравилась, никого она не затронула, не восхитила». Ну, положим, многим понравилась и даже восхитила кое-кого. Были и статьи хвалебные. Не следует забывать, что «Пушкин в Михайловском» – чуть ли не первое полотно, посвященное жизни поэта. Картину купил Некрасов. Очевидец вспоминал последние дни Некрасова: «Некрасов лежал спиной к окнам и лицом к стене, с которой смотрел сосланный в деревню Пушкин, читающий Пущину стихи (картина Ге)». Очень нравилась эта картина Суворину, он даже статью о ней написал. Суворин увидел на картине новую Россию – «пробудившуюся, радостную, любящую, исполненную надежд и стремлений, Россию, которая повторяла на всех концах