Книга Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

сто лет жизни.

Я видел его только раз, когда в плен попал. Высокий, совершенно белый старик, кожа да кости. В руках – палка железная.

Костлявый и бессмертный. Да. – Радагаст побледнел, плеснул себе еще хмельного напитка.

Именно Германарих приговорил меня к смерти. А когда оказалось, что выгоднее меня обменять на какого-то его приближенного, приказал подняться от березки и так ударил железной палкой по спине, что я полгода ходил кровью. А знатного гота, кстати, никто из наших пальцем не тронул. Думаю, трибун, что Германарих ни в коем случае не хотел оставлять меня в живых. Частично это ему удалось.

Германик непонимающе посмотрел на анта.

Радагаст объяснил:

– К тому времени у нас уже правил князь Бож. Я был одним из его лучших воинов.

Но когда он понял, что после удара железной палкой я и десяти шагов, не закашлявшись, не пройду, велел отправляться на границу. Сюда, на порог. Здесь войны никогда нет. Купцы приходят из готской Ольвии, плывут на Самбатас. Уходят из Самбатаса, плывут через готскую Ольвию. Греки, фракийцы, римляне, египтяне – торгаши национальности не имеют. Зато все оставляют здесь, на порогах, золотые динарии. На динарии анты покупают мечи, мечи продолжают войну.

– Ты забыл что-то важное, – напомнил Константин Германик Радагасту. – Как сложилась твоя семейная судьба? Ведь ты так любил свою Лелю.

Радогаст безразлично пожал плечами.

– Когда я ушел на войну, она меня не дождалась. Сбежала в теплые края с каким-то северянином. Я искал ее: побывал в Македонии, Восточной Вифинии добрался до Каппадокии, куда, по слухам, направили служить северянина. В странствиях греческий выучил, на нем в тех местах до сих пор говорят потомки ветеранов Александра Македонского.

– Не нашел, – подытожил трибун.

– Нашел, – возразил ант. – В одном из комитатских пограничных легионов. Северянин ее бросил, предварительно обрюхатив. Жена родила девочку и, чтобы не умереть с голоду, нанялась в гарнизонный бордель. Меня она не узнала. Наверное, это и к лучшему.

– Не переживай, – попробовал неумело утешить нового приятеля Германик, – найдешь другую. Вон сколько у тебя славных женщин и по двору ходят, и на коленях сидят!

– Не найду, – трезво возразил Радагаст. – Спина болит все сильнее, я кашляю кровью. В общем, смерть меня догрызает, трибун. Уйду я в черную-пречерную воду, не оставив на земле следа.

Римлянин с удивлением воззрился на анта:

– Ты ведь верующий. Неужели у вас нет загробной жизни, нет души?

– Верующими становятся, когда боятся, трибун, – веско сказал Радагаст. – Молюсь я из страха. Не помогает, я все равно боюсь смерти, ибо знаю, что там ничего нет.

– Греки научили? – с сожалением спросил трибун.

– А кто еще? – вздохнул Радагаст. – Они самые.

Рано утром трибун проснулся с первыми лучами солнца, которые проникали через открытую дверь в комнату, ставшую ему местом для ночлега. Стараясь не разбудить двух голеньких девчушек, раскинувшихся на ковре, набросил на них шерстяное покрывало.

Вышел на двор и стал свидетелем незабываемой сцены. Молосский дог молча атаковал Радагаста, который искусно прикрывал щитом то голову, то ноги.

– Цербер! – вскричал Германик. Поздно, черно-коричневое тело, подобно камню из баллисты, как бы само собой взлетело в воздух и таранило щит анта.

Радагаст упал, но сразу же вскочил, набросив что-то псу на морду. Цербер с рычанием разодрал это что-то и снова изготовился к прыжку, но тут подоспел трибун.

– Что тут происходит?! – с негодованием спросил он анта.

Тот, согнувшись, натужно кашлял, а Цербер рычал и рвался с поводка, который с трудом удерживал его хозяин. В это мгновение в ноздри Константину Германику ударил резкий запах. Он присмотрелся. Под лапами пса валялись какие-то ошметки пепельно-серого цвета.

Да это же волчья шкура! Трибун припомнил, что вчера, сильно подвыпив, рассказал анту, что он еще не знает, как его грозный четвероногий друг отреагирует на запах волка. А Радагаст, помнится, заявил, что у его народа давние традиции дрессировки охотничьих псов, тем более что в лесах много люда схоронилось. Подальше от готов, а теперь и хуннов. А в лесу без собаки никак нельзя: она и сторож, и охотник.

Наконец Радагаст откашлялся и выпрямился.

– Не обижайся, трибун, что не разбудил. Хотел тебя удивить. Я раззадорил пса и дал ему понюхать шкуру матерого волчары. Видишь, что он с нею сотворил! Теперь можешь не сомневаться, запах волка ему нипочем!

– Кто бы сомневался, – проворчал Германик.

Посчитав, что этим он достаточно выказал свое неудовольствие: пса-то дрессировали без его разрешения, присел рядом с Радагастом на его щит.

– Времени осталось мало, – произнес тот.

– Да, мы должны отправляться, – согласился римлянин.

– Нет, у меня времени осталось мало, – грустно пояснил ант. – На обратном пути ты меня уже не застанешь.

С этими словами он разжал кулак правой руки. На ладони алели капли свежей крови, только что вышедшей из его нутра вместе с натужным кашлем.

– Мне жаль, Радагаст, – просто сказал Германик.

Это было то самое сокровенное, что говорил он всем своим, умирающим от ран.

– Мне тоже жаль, трибун Галльского легиона, – не сразу ответил Радагаст.

Страшно ли ему было? Вида не подал, только щека дрогнула, как от укуса пчелы.

Непривычное состояние, но два бойца еще долго молча сидели на одном щите, глядя, как поднимается солнце. И лишь когда на дороге, ведущей к селению, показалась знакомая фигура Люта-Василиуса, Радагаст с натугой поднялся.

– Это – за тобой. Лодию перетащили, она на чистой воде.

– Благодарен тебе за ночлег, – кивнул трибун.

– Надеюсь, ты хоть немного поспал, – серьезно ответил ант. – Я завещаю тебе моих девчонок, заберешь их на обратном пути. Они мечтают пожить в Византии, подари их кому-то из своих друзей.

Подошел Лют-Василиус.

– Командир…

– Ты к кому обращаешься? – вдруг строго спросил его Радагаст. – Ко мне или к трибуну?

Лют-Василиус неожиданно растерялся.

– Но трибун сказал, что сейчас он… Я думал, что тебя готы…

«Копьем он владеет лучше, чем языком», – отметил Константин Германик.

– Да. Трибун вчера рассказал, как ты его прикрыл, – вспомнил ант. – Затем не спеша поднял с земли свой щит с изображением бычьей головы. Тяжелый, дубовый с железными пластинами, изнутри обитый буйволовой кожей, с внешним металлическим выступом-умбоном. – Держи. К тому северному мечу, что у тебя на боку, хороший щит полагается.

– А как же ты? – хмуро проговорил Лют.

– Мне щит уже не поможет, – кратко ответил Радагаст. – Идите и плывите. Как говорят: «Бог создал реку, мы – лодки, Бог создал ветер, мы – паруса, Бог создал штиль, мы – весла».

Это было последние слова, которые услышал Константин Германик от анта Радагаста. Больше они не виделись.