Книга Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

сеть тайных осведомителей молодая русская разведка.

В самой середке Кремля, на месте бывшего подворья Крымской Орды, разместился посольский двор. Убрать отсюда Крымское подворье уговорила мужа великая княгиня Софья. Иван Васильевич и сам об этом давно подумывал, раздражаясь при виде татар под окнами своих палат, напоминавших о тех временах, когда московские князья водили под уздцы коней грозных баскаков. Однако ссориться именно сейчас из-за подворья с крымским ханом Менгли-Гиреем было бы неразумно. У Москвы и Бахчисарая есть общий враг- хан Большой Орды Ахмат, который вряд ли успокоится после своего недавнего поражения.

Выслушав супруга, великая княгиня с мягкой настойчивостью все же выпросила у него дозволения ей самой решить этот щекотливый вопрос. Получив согласие, Софья отправила послов в Бахчисарай, но не к самому хану, а к его супруге. В прочувствованном письме великая княгиня поведала великой ханум про свой чудесный сон, в котором ей явился святой Николай в сияющих одеждах и обещал подарить наследника, если она возведет храм в его честь на том самом месте, где ныне находится Татарский дом. Княгиня выражала надежду, что ханша по-женски поймет ее, но для пущей убедительности подкрепила свою просьбу такими подарками, каких в Бахчисарае от Москвы уже давно не видывали. А тут вдруг оказалось, что и сами крымчаки были бы не прочь переселиться из пропахшего навозом и прогорклым бараньим жиром тесного подворья на привольный берег Яузы. Как говорит старая татарская пословица: зачем нюхать собственную вонь?

Не успели ордынцы убраться из Кремля, как люди великого князя по бревнышку раскатали их дома и конюшни. На освободившемся месте возвели церковь Николы Гостунского и посольский двор — три большие рубленые избы, соединенные меж собой крытыми галереями, по которым деловито сновал посольский люд.

В первой избе полсотни писцов под взыскующим взором подьячего перебеливают особым посольским почерком важные документы: указы государя, приговоры, наказы, отписки, доклады, памяти и челобитные. Тут же златописцы украшают красками, золотом и серебром жалованные грамоты и книги для царского обихода.

Если в первой избе царит сосредоточенная тишина, то в соседней — шум, гам и многолюдье. Здесь обитают толмачи и переводчики. Народ подобрался разный: тут и перешедшие на русскую службу касимовские и астраханские татары, и успевшие овладеть чужой речью выкупленные русские полонянники, а также немцы, литовцы, ливонцы, шведы, присягнувшие московскому государю. Переводчики, владеющие письменной грамотой, стоят рангом выше толмачей, владеющих только речью устной, у них и денежный оклад выше, и на прокорм дают больше.

В третьей избе бессменно дежурят приставы, главная обязанность которых состоит в сопровождении иностранных послов. Опекают иноземцев назойливо и бдительно, дабы чего лишнего не выведали, а сами, наоборот, норовят выведать как можно больше чужих секретов. Для сего дела требуется особая питейная стойкость, умение напоить чужестранца до болтливого состояния. А еще пристав должен до тонкости знать весь дворцовый обиход, строго следить, чтобы государевой чести потерьки ни в чем не было. Тут же обретаются посольские стрельцы, «станичники» и «арбачеи», знавшие дорогу в сопредельные страны.

К посольским избам примыкает терем, в котором обитает посольский дьяк. Старого дьяка с неказистым имечком Волдырь Паюсов недавно сменил нижегородский боярин Федор Курицын. Он ныне на Москве большой человек. Чуть не всякий день с докладом у великого князя, заседает в Думе, принимает послов, прежде чем допустить их пред светлы очи государевы. Умом и проворством сам выбился наверх и потянул за собой брата Ивана по прозвищу Волк. Теперь они на пару вершат все посольские дела.

2

— Эй, Малой, тебя дьяк к себе кличет!

Дмитрий Герасимов резво вскочил на ноги и направился к выходу из посольской избы. Мимоходом щелкнул бойкого гонца по затылку — чтоб не дразнился. Приставшей с детства клички он стеснялся, как-никак двадцатый год пошел, да и росту вымахал непристойного. Люди смеются: ничего себе Малой — верста коломенская!

Гадая, зачем он так срочно понадобился самому посольскому дьяку, Дмитрий взбежал по высокому крыльцу и, больно стукнувшись лбом о низкую притолоку, вошел в просторную горницу, где дожидались приема с десяток посетителей. Но ждать не пришлось, стоявший у дверей пристав велел ему войти, минуя очередь.

Дьяк Федор Васильевич Курицын сидел за огромным столом, заваленным бумажными и пергаментными свитками из склеенных встык узких столбцов. Словно не замечая вошедшего, дьяк один за другим развертывал длиннющие свитки и быстро пробегал текст глазами. Не найдя искомое, раздраженно отбрасывал свиток в сторону и брал следующий. На вид дьяку было лет тридцать, а короткая курчавая бородка и распахнутая на груди простая белая рубаха делали Федора Васильевича еще моложавее. Понаблюдав за его бесплодными поисками, Дмитрий негромко кашлянул и произнес:

— Тетради лучше, чем свитки. И писать в них легче, и искать нужное проще, опять же на склейках не ветшают.

С острым прищуром оглядев Герасимова, Курицын спросил:

— Сам придумал?

— У нас в Новгороде давно так заведено.

— Что ж, насчет тетрадей верно мыслишь. Нынче же распоряжусь. А дело у меня к тебе вот какое. Приехал в Москву архитектор из Италии. Зовут Аристотель Фиораванти. Будет заново строить Успенский собор, который наши косорукие мастера загубили. Бахвалится о себе, будто другого такого зодчего во всей Европе нет. Он и в пушкарском деле дока, и мосты строит, и крепости. Язык наш не разумеет, а потому быть тебе при нем толмачом.

— Италийский язык я еще плохо знаю, — смутился Дмитрий.

— Зато на латыни как птица поешь, так что поймете друг друга. Следуй за ним неотступно. Куда он, туда и ты. И вот еще что. Наш человечек в Италии извещает, что сей Аристотель бежал из-под суда как фальшивомонетчик, да и в других грехах замечен. Вот я и сомневаюсь: уж не мошенник ли? Загубит дело, а мы в ответе. Так ты к нему приглядись поближе. Разузнаешь что — сразу ко мне.

Заметив смущение на лице Дмитрия, Курицын понимающе усмехнулся:

— Доносить стыдишься? Так то не донос, а государева служба, а мы с тобой слуги государевы!

Сбежав с крыльца, Дмитрий прямиком направился в другой конец Кремля, где высилась громада полуразрушенного Успенского собора. Он хорошо помнил тот поздний майский вечер, когда с чудовищным грохотом рухнул уже почти готовый храм. Помнил ужас, охвативший москвичей: хуже знамения не придумаешь! Чудом тогда никто не погиб. О причинах обрушения говорили разное. Бранили строителей, а те божились, что виной всему поразивший в тот день Москву «землетряс».

…Рухнувший собор являл собой страшное зрелище. Южная стена