Книга Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако эта фаза оказалась непродолжительной. Антигон быстро помирился со своим зятем и оставил лигу бороться с ним своими силами[324].
ГАЛЛЫ
Но в Европе игра политиков и царей уже смешалась в результате катаклизма, который прокатился по древним городам и потопил старые раздоры и амбиции в общем ужасе. Древняя средиземноморская цивилизация всю жизнь существовала на краю великой опасности: возможно, между моментами, когда беда появлялась опять, она забывала о ней, но, в конце концов, от нее она и погибла. Время от времени леса и болота Центральной Европы выбрасывали туда свои хаотичные, бурлящие народы. Они проходили – чужаки с дикими глазами, бормотавшие какую-то тарабарщину, – по чужой для них земле, бывшей для них всего лишь местом, которое можно поглотить и разрушить. Такая беда случилась с греками несколькими веками раньше, когда киммерийцы и треры напали на Малую Азию и оставили по себе память в элегиях Каллина. Веком раньше беда пришла в Италию, когда галлы чуть не раздавили растущий город на берегах Тибра и не уничтожили его полностью. Это были орды галлов, или, как греки их называли, галатов: теперь они обрушились на юг, на Балканы. Птолемей Керавн получил «награду» за то, что захватил македонский трон: ему пришлось первым принять на себя тяжкий удар этого вторжения. Меньше чем через год после его кровавого дела голова Керавна оказалась на кончике галльского копья[325] (весна 280 до н. э.). Тем летом галлы захватили практически всю Македонию. С зимой волна отступила, оставив после себя полосу разорения. Греческий мир, затаив дыхание, ждал следующего года. Хотя ему и не угрожали непосредственно, селевкидский царь разделял общее беспокойство. Если даже отбросить эгоистические мотивы, освобождение Эллады было делом, в котором любому греческому царю лестно было блеснуть. Антиох послал свой контингент, чтобы он принял участие в обороне[326]. Вторжение пришло с ужасной силой (279). Греки собрали свои силы в Фермопилах. На дороге через гору Эта были размещены пятьсот воинов Антиоха. В какой-то момент галлы направили свою атаку именно сюда, и этот контингент отличился, отбив нападение, потеряв при этом, однако, своего командующего Телесарха. Потом варварам удалось захватить позиции греков на перевале, по которому некогда прошел Ксеркс, и Центральная Греция была сокрушена. Однако на сей раз защитники победили. В Дельфах греческие войска нанесли этой орде сокрушительное поражение; разбитые остатки галлов удалились. Греция была освобождена[327].
Несомненно, двор Селевкидов следил за этой войной с беспокойством. Пока галлы не пересекали море, однако они уже подошли на опасное расстояние. Отряд под командованием Леоннория и Лутария отбился от остального войска до вторжения в Грецию и повернул на восток. Они прошли через Фракию, требуя дани на своем пути. Галлы пробились на Босфор и вторглись на территорию Византия. Тщетно Гераклея и другие союзники Византия посылали ему помощь. Но узкая полоска моря, видимо, оказалась непроходимым препятствием. У галлов не было лодок и навыков для их изготовления, и жители Византия оказались предоставлять им какое-либо содействие. Дальше галлы попробовали перебраться через пролив на другом конце Пропонтиды – Геллеспонт. Они хитростью заняли Лисимахию и захватили Херсонес. Однако здесь селевкидский управитель Антипатр следил за ними с азиатского берега и не соглашался предоставить им возможность пройти без условий. Тогда значительная часть галльской орды вернулась на Босфор под командованием Леоннория; часть осталась с Лутарием противостоять Антипатру[328].
Именно в этот момент Антигон оставил северную лигу, которая все еще конфликтовала с Антиохом. Возможно, обеим сторонам пришло в голову, что этих жутких дикарей можно нанять и использовать против врага. Антипатр начал с ними какие-то переговоры, однако не смог добиться прочной сделки. Никомеду, когда Леоннорий вернулся на Босфор, повезло больше. Галльский вождь согласился заключить договор: в нем он соглашался безусловно повиноваться приказам Никомеда и сделаться орудием лиги[329]. Его отряды немедленно перевезли через Босфор. Между тем Лутарий также захватил несколько судов, в которых прибыли агенты Антипатра. С ними за несколько дней он перевез своих спутников через Геллеспонт – хотел этого Антипатр или нет – и, повернув на север, снова присоединился к Леоннорию. Обитатели Малой Азии вскоре с ужасом узнали, что галаты уже на их земле (278–277 до н. э.)[330].
С такими опасными союзниками лига прежде всего обратилась против Зипойта, у которого, возможно, было какое-то соглашение с селевкидским двором. Область вифинов была предана мечу и грабежу. Галаты унесли все, что можно было сдвинуть с места[331]. Но вскоре они вышли из-под контроля Никомеда и оставили далеко позади разрушенные долины Вифинии. Они не знали ни хозяина, ни закона вне своей орды и поворачивали направо и налево всюду, где вид цветущих земель или деревень провоцировал их аппетиты. Никто не мог чувствовать себя в безопасности; никто не знал, не предстанет ли перед ними однажды жуткое зрелище – могучие воины с севера на знакомых полях.
Образ галата, таким, как его увидели азиатские греки, предстает перед нами в описаниях и во фрагментах их искусства. Мы видим огромные, мощные тела, иногда нагие, иногда одетые в странные одежды – многоцветные рубашки и штаны; на одном плече брошью заколот плед, ожерелья и браслеты из золота, соломенные волосы намазаны жиром, так что стоят торчком на голове, как щетина сатира; огромные щиты, которыми воин мог прикрыть все тело, мечи длиной с греческое копье, пики с широкими железными наконечниками, шире, чем греческий меч. Нам говорят, что у них были мощные голоса, что они громко хвалились и делали странные жесты; о том, что они кидались в битву с нерассуждающим безумием и поэтому, казалось, потеряли чувствительность к ранам; о том, что они безудержно любили вино, и о каких-то безымянных ужасах в их лагерях[332].
Именно в таком облике дети Севера явились двадцать два века назад цивилизованному – то есть эллинскому – миру. Для людей Средиземноморья они казались воплощением грубой, безмозглой силы, которая своей мощью могла на какое-то время одолеть более высокие человеческие качества, но которую «твердая и уверенная доблесть», а также дисциплинированный разум, свойственный характеру эллина[333], должны были в конце концов раздавить или использовать как орудие для своих собственных целей. С одной стороны, как казалось, была просто грубая сила, с другой – ум, и только
