Книга Заговор по-венециански - Джон Трейс

— Три!

Отводит руки обратно. Чаши…

— Четыре! А Ларс уже гремит крюками.

Тевкр замирает. Он поторопился. Не обдумал шаги как следует.

Где Песна поместит самое дорогое из сокровищ? Конечно же, в середине стола. Но не с краю, откуда вещь может упасть, а в дальней части, у стены. Может быть, даже на возвышении, откуда жадный взгляд сможет хорошо разглядеть драгоценность.

Повинуясь наитию, Тевкр вытягивает руки.

Локтем задевает вазу; слышно, как она падает и катится по столу.

Магистрат успевает подхватить ее.

— Пять! Осталась одна попытка.

Тевкр тянется вперед. Щелкают позвонки, бедра упираются в стол.

Жрец опускает руки. И чувствует под пальцами нечто холодное. Серебро. Без сомнения.

Раздаются хлопки. Песна медленно аплодирует.

— Bravissimo! Молодец! Я восхищен.

Он похлопывает Тевкра по спине. Но авгур не чувствует прикосновения. Тело немеет. В голове вспыхивает чудовищная боль. Точно такая же, из-за которой Тевкр упал на колени тогда, в священной роще.

На мгновение Тевкру чудятся голоса. Голоса, которые эхом доносятся из темного потустороннего места. И вновь приходят видения: бог-демон и сцена собственной смерти. И кое-что еще. Намного страшнее.

Видно плохо, разглядеть не получается… Это ребенок.

Тевкр падает на пол, так и не выпустив из рук серебряных табличек. А в голове у него все еще держатся образы его ребенка, ребенка насильника. Он растет. Меняется. Становится воплощением зла, которое несет в себе бог-демон.

Глава 30

Фондамента-Нуове, Венеция

Стрельнув у солдата, стоящего в оцеплении, сигарету, Вито Карвальо вспоминает, что ему сообщили по телефону: найден труп мужчины, расчлененный; все части тела упакованы в прочные полиэтиленовые мешки для мусора, которые, в свою очередь, рассованы по полотняным мешкам вместе с осколками кирпичей. Все это погружено в воду в северной части лагуны, вдали от регулярных маршрутов такси и вапоретто.

Выдохнув дым, Вито оглядывает темные воды лагуны. Если бы не водолазы, рыщущие по илистому дну в поисках деталей «Духа жизни», мешки с расчлененкой так и остались бы ненайденными.

Из-за яркого белого света дуговых ламп набережная похожа на сцену из фильма ужасов. Вито проходит мимо поисковой бригады и специалистов, ковыряющихся в вонючем иле и покрытых слизью водорослях.

Сквозь ослепительную подсветку видно, как Нунчио ди Альберто беседует с одним из водолазов. Нунчио лицом бледнее луны, а ныряльщик приспустил костюм до пояса, и в предрассветной прохладе его тело исходит паром.

Из белой полиэтиленовой палатки доносится высокий голос профессора Монтесано. Еще не успев откинуть полог и ступить на деревянные доски, постеленные экспертами, Вито догадывается, к кому обращался патолог.

— Ciao, — говорит он с маленькой долей сарказма в голосе. — Не сочтите за неуважение, но я бы предпочел вас обоих какое-то время не видеть.

В знак приветствия Монтесано поднимает руку, затянутую в латексную перчатку.

— Ciao, майор, — без тени улыбки здоровается Валентина Морасси. — Покрасневшие глаза и морщинки вокруг них лучше всего говорят, что день не прошел для лейтенанта бесследно.

— Не надо было тебе приезжать, — укоризненно говорит майор.

Он догадывается, как она дозвонилась до Нунчио и вытянула из дежурного рассказ о случившемся.

Достав из ящика прозрачные перчатки, Карвальо спрашивает:

— Что мы имеем, профессор?

Приподняв плечи, Монтесано делает глубокий вдох, что означает: хороших новостей ждать не приходится.

— Имеем мы густое месиво.

— Месиво? То есть?

— Месиво из мужчины. Порядком подгнившее месиво из половозрелого мужчины. Большего сказать не могу. Мы раскрыли несколько мешков и нашли в них части тела, довольно разнообразные. По понятной причине я не хочу вскрывать здесь остальные мешки и терять возможные улики.

Указав на кучу сочащихся водой пакетов, Валентина докладывает:

— Я поговорила с главой группы ныряльщиков, пока он не смотался домой. Внизу еще много мешков, но до десяти утра поднимать их не станут.

— До десяти? Он что, в институтском кафетерии подрабатывает? Почему не с первыми лучами солнца? Скажи ему, что дело срочное.

Валентина видит: начальник явно выходит из себя.

— Дело не в свете, майор. Водолазы весь день проработали в темноте. Под водой, должно быть, нулевая видимость — это как плавать вслепую в наполненном водой мусорном баке. Все, что поднято со дна, найдено на ощупь.

— А то я не понимаю! — взрывается Вито и тут же жалеет об этом.

Валентина не остается в долгу:

— Погружаться сейчас водолазы не станут! Людей у них слишком мало, а разгребать приходится слишком много.

Вито чувствует, что вот-вот взорвется.

— Сокращения бюджета! Сокращения кадров! Неужто политики не видят, что преступность не пойдет на спад просто потому, что люди стали жить беднее? Cazzo! — Он обращается к патологу: — Scusi. Сильвио, прошу простить меня за несдержанность. Я знаю, вы сами не в восторге, но можете хотя бы приблизительно сказать, сколько мешки пролежали в воде? Сколько лет убитому? Можете сказать хоть что-то — хоть что-нибудь, — от чего мы можем отталкиваться?

Монтесано не спешит отвечать. Он знает: стоит неаккуратно высказать мысль, как Вито уцепится за нее и станет задавать уже слишком много вопросов. Однако старый друг не стал бы спрашивать ничего, не дави на него обстоятельства.

— Что ж, большая часть кожного покрова… — Патолог осекается. — Большая часть кожного покрова, виденного мной до сих пор, отделилась от слоя жира и мягких тканей. Налицо поздняя стадия разложения. — Профессор оборачивается в сторону кучи мешков. — Не учтя температуру воды, погодные условия за последние несколько недель, а также прочие факторы, я не могу ничего говорить с уверенностью.

Карвальо видит зацепку.

— Прошли дни, недели или месяцы?

— Месяцы. Не годы.

— Возраст жертвы?

— No, Вито! Простите. Пока я не изучу все находки, большего вы не узнаете.

Майор сдается.

— Va bene. Molte grazie. Валентина, идем наружу. Оставим профессора наедине с его работой. Очень, надо сказать, неприятной работой.

Валентина кутается в красный клетчатый жакет поверх серого джемпера; на ногах у нее полусапожки, и все равно Валентину бьет озноб.

— Не так уж на улице и холодно, — замечает Вито. — Ты устала и вообще не должна бы сюда приезжать. Тебе, впрочем, это не хуже меня понятно.