Книга Дела минувшие - Николай Свечин

тебе, христианке? Твоего сожителя, почти что супруга, лютой смертью казнили. А ты покрываешь? А ну говори, как есть, иначе в тюрьме сгною! Пойдешь под суд как укрывательница. Пять лет каторги!

Баба окончательно смешалась. Лыков не собирался останавливаться:

– Если боишься Недайхлеба, то зря. Я его арестую и склоню к признанию, все улики против него говорят. Он ведь решил завладеть заведением? Через подставного покупателя. А Осташков продавать не хотел. Верно?

Эта догадка пришла в голову сыщику еще в Четвертой роте, и сейчас он высказал ее вслух. Пелагея молчала.

– Ну? Не бойся, из тюрьмы Парамон тебе уже ничего не сделает.

– Так другие сделают! – всхлипнула женщина. – Нет, ничего я не знаю, отпустите меня домой.

– Домой? Да это не твой дом. Ты там жила на птичьих правах. А теперь на улицу пойдешь. Эти же душегубы при портерной останутся. Еще христианка…

Тут баба всхлипнула и вдруг стала говорить.

По ее словам, Осташков действительно не собирался продавать заведение. Более того, даже хотел прикупить новое. Вторую портерную, которая располагалась где-то на Песках. Он ездил туда смотреть, приценивался и склонялся к покупке. Идея его была послать в новоприобретенное заведение Недайхлеба, а здесь встать за прилавок самому. Это очень не нравилось буфетчику, который мнил себя умнее и оборотистее хозяина. Парамон спорил с Архипом и утверждал, что новая портерная потребует большого отвлечения капиталов. Она окупит себя через годы, если вообще будет приносить доход. Наконец буфетчик предложил хозяину лично переехать на Пески, а это заведение продать его приятелю, торговцу яичным товаром. Но тот не согласился, более того, окончательно решился на покупку. За день до смерти Осташков взял из конторы почти все свои свободные деньги – восемь тысяч рублей серебром – и поехал торговаться.

– Где Архип Дорофеевич держал капиталы? – спросил Алексей.

– У Копаныгина, в доме Ремесленной управы.

Сыщик записал. Он вспомнил, что уже слышал эту фамилию. В газетах ему попадалось объявление: лица, желающие занять или поместить капиталы, найдут в конторе «Е. Копаныгин» выгодные предложения. Заявления могут быть принимаемы и при полном инкогнито, в коих адреса и фамилии заменены литерой. Объявление показывало, что финансист готов был иметь дело и с теми, кто скрывал происхождение своих средств, то есть с жуликами. Требовалось разобраться с этим.

– А где теперь восемь тысяч? Что-то я не помню, чтобы в полицейском рапорте упоминались такие большие деньги. В бумажнике нашли тридцать семь рублей, и все.

Пелагея аж одеревенела. Потом сказала тихо-тихо:

– Пропали деньги. Буфетчик, когда мы с Иваном к нему пришли, сказал: не иначе полиция прикарманила.

– И вы так и решили смолчать?

– А что скажешь? Иван малохольный, я никто. Парамон Антонович говорил, что, может быть, тыщи те отданы продавцу портерной, что на Песках. Он-де пойдет и станет требовать.

– Сходил?

– Сходил. А хозяин от всего отказывается: денег он не брал и заведение не продал, не сошлись они в цене. И Архип Дорофеич ушел от него на своих ногах, с деньгами в карманах.

– Так куда же делись восемь тысяч на серебро? – воскликнул Лыков.

Баба развела руками:

– Не моего ума дело. Недайхлеб объявил Ивану, что капиталы пропали, полицию извещать – только себе вредить, и надо заведение продавать. Иначе не прокормимся.

Алексей задал сожительнице убитого самый важный вопрос:

– Осташков, когда ушел с деньгами торговать вторую пивную, взял с собой буфетчика?

– Нет. Должен же кто-то за стойкой крутиться.

– Но буфетчик знал, у кого его хозяин торгует портерную?

– Да, они раз или два вместе туда ходили.

– А кто же в эти разы оставался за стойкой?

– Они по утрам ходили, когда торговать пивом еще запрещено.

– Но ты не знаешь ни адреса, ни фамилии владельца? – допытывался сыщик.

– Нет, меня не посвящали. Кто я такая? Глупая баба, бесправная нахлебница. Эх, куда теперь идти? Пятый десяток, накоплений нет, а здоровье уже как у старухи…

Лыков подумал-подумал и предложил:

– Помоги мне уличить буфетчика, и все наладится. Я укатаю Недайхлеба на Сахалин, а ты останешься при Иване. Чай, не съест он тебя. Пусть канареек слушает, а ты хозяйство будешь вести. Место у вас прикормленное, люди продолжат к вам ходить. На жизнь хватит.

Впервые на лице Пелагеи появилось осмысленное выражение:

– А… в чем вы уличите Парамона Антоныча?

– Думаю я, что он за всем стоит, – рубанул сыщик.

– За чем за всем?

– За несчастьем, что произошло с твоим сожителем. Погляди, как у него сейчас все хорошо: хозяина нет в живых, его наследником можно вертеть как куклой, и доходное заведение в руках. Вы ведь там водку тайно разливаете, верно?

– Как же без этого? – всплеснула руками баба. – Иначе кто к нам придет? В другую портерную устремятся.

– Вот! Продаст он сейчас сам себе заведение через подставного яичного торговца за треть цены. И заживет кум королю. А ты на улицу вылетишь под старость лет. Разве это справедливо?

Баба надолго задумалась. Сыщик подождал минуту, потом приказал:

– Расскажи про все подозрительное.

– Но ведь не сам же Парамон Антоныч сожителя моего убил?

– Нет, он в это время за стойкой крутился. Инобытие[94] себе делал. А убивали нанятые им лихие люди. Думаю, те восемь тысяч и пошли в уплату их услуг.

– Ой ты господи! А как они это проделали?

– Ты грамотная, Пелагея?

– Кое-как разбираю.

– На-ка тогда почитай.

Лыков протянул женщине заключение Менделеева и Зиммера:

– Там вначале всякие иностранные слова, ты туда не гляди. Зри сразу в конец.

Целых двадцать минут Пелагея разбирала текст и пыталась понять его смысл. Алексей сердился и пробовал объяснить. В заключение он пересказал все своими словами, в подтверждение указывая пальцем на нужную строку:

– Архипа Дорофеича утопили где-то в притоне, куда заманили и напоили. Не в реке или канале, а прямо на дому. В ушате, или в какой кадушке, или в большом тазу. Для этого потребовалась целая шайка, человек пять, если не шесть. Держали за руки и за ноги и погружали голову в воду, пока он не захлебнулся до смерти. А потом, дождавшись темноты, отвезли и бросили в Крюков канал. Но просчитались! Мы, Департамент полиции, не поверили заключению врача градоначальства о том, что покойный сам упал в канал и нахлебался воды. Наняли ученых, и они доказали – что? Что вода у него в легких из водопровода! Она разная, понимаешь? В канале одна, в трубе другая.

– В чем же она разная? – никак не могла понять женщина. – Вода – она и есть вода.

– Те, кто убивал твоего сожителя, тоже так думали. По весне полиция находит в каналах и Неве множество утопленников. И списывает их всех на несчастный случай. На это и был расчет убийц. Парамон, думаю, выступил наводчиком. Подсказал им, когда и куда пойдет жертва с большой суммой в кармане. Те облебастрили дело, восемь тысяч взяли себе за работу, а Недайхлеб получил что хотел. Заведение, в котором новый хозяин без мозгов и, значит, у него в руках. Вот только как они заманили Осташкова в притон? Он сильно доверчивый был?

Сожительница ответила:

– Архип Дорофеич? Ни-ни. Осторожный. Тем более с такими средствами в кармане.

– Значит, в пчельник он пойти не мог?

– В какой пчельник?

– Ну, дурной трактир, где его поджидала шайка убийц.

– Не, не мог. Только к кому знакомому. Думаю, на Пески он шел и только туда, в тую, значит, портерную, и мог зайти.

– Или к нотариусу, оформить сделку, – добавил сыщик. – А нотариусы разные бывают… А третий случай – сел на извозчика, ведь до Песков изрядно. Ну а дальше что-то с ним произошло, оказался твой сожитель на чужой квартире, в притоне, где кричи не кричи, никто к тебе на помощь не придет…

На этих словах Пелагею опять затрясло, и Алексей долго отпаивал ее чаем. Расстались они как два заговорщика, имеющие общего противника.

– Следи за всем, слушай и запоминай. Увидишь что подозрительное – бегом сюда, на Фонтанку, шестнадцать. Спросишь меня – коллежского асессора Лыкова. Парамон будет допытываться, о чем мы с тобой так долго гутарили. Скажешь, что я подозреваю покойника в денежных махинациях и спрашивал про контору Копаныгина, а еще про то, как вы торгуете крепкими напитками в обход патента. Насчет заключения