Книга Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 - Саша Токсик

Комарова…

По глазам видно, душу из ответственного товарища вытрясти готова. Но только Лида Лиходеева — фигура не того калибра.

— Он от тебя отмахнется, как от мухи, — говорю, — вот только…

— Что?! — моя одноклассница близка к истерике.

— Если про выставку не ты, а твоя мама спросит, — предлагаю. — Победа в конкурсе, это как ни крути, почётно. Причём, на областном уровне. Может, тогда она и против театрального возражать не будет?

— Боязно как-то, — Лида поводит плечами, словно вокруг враз похолодало градусов на десять. — Я ей пока не рассказывала ничего. А вдруг орать будет?

— Обязательно будет, — говорю, — только не на тебя, а на Комарова. Мы же не просто так эти фотографии делали, а по заданию райкома партии!

Если кто-то и способен выбить информацию из ответственного секретаря, то Лиходеева-старшая — идеальный таран . Митрич вон войну прошёл, а при одном упоминании о ней заикаться начинает. И повод замечательный. Переживание за кровиночку единственную.

И вообще, не зря говорят — что она ведьма.

Лидка довольно хихикает. Представила свою маму на тропе войны.

— Алик, — мурлычет она, — ну, если моё фото будет на выставке…

— Погоди, — говорю, но она уже лезет ко мне, заглядывая в душу счастливыми глазами и прислоняясь горячим телом.

За спиной у Лидки раздаётся жуткий треск. Копчёный проламывается к нам через кусты, напрямик. Шевелюра у него всклокочена, а физиономия перекошена. Лидка отпрыгивает в сторону. С визгом.

Я и сам, признаться, охреневаю от неожиданности.

Он становится, широко расставив голову и набычившись. Бухлом несёт так, словно Копчёный в нём искупался.

— Воркуете, мля, голубки?

Глава 16

— Валера, это не то, что ты думаешь! — заявляет Лида.

— В смысле? — тут уже удивляюсь я, — Копчёный! Чего бы ты там себе ни надумал, это оно самое! Зуб даю!

— Алик, зачем ты так?! Ты же видишь, он выпимши…

Лидка всё ещё прижимается ко мне, но тело напряжено как струна. Взгляд мечется между нами. Любимая женская игра в "тайного соперника" подошла к своему логическому финалу.

— Суки, — ревёт Копчёный, — оба вы суки!

Он кидается на меня без всяких изысков, выставив вперёд руки, словно хочет поймать и придушить.

Отталкиваю Лиду, которая упорно лезет под руку и встречаю его прямым справа. Удар отбрасывает Копчёного на спину. Он барахтается, пытаясь встать как неуклюжий майский жук.

— Валера! — Лиходеева, кажется, одинаково переживает за обоих сразу, — не трогай его, он сейчас уйдёт!

— Заткнись шалава, — сопит Копчёный, стоя на четвереньках, — я его ща порву!!!

Давно пора поставить точку в этой затянувшейся травле одного отдельно взятого отличника местными хулиганами. Тем более что Копчёный, наконец, один. Вот только одет я совсем не для драки. Если этот урод порвёт мне новые джинсы… Ни в коем случае нельзя подпускать его к себе. Ни малейшего шанса приблизиться.

Копчёный, совладав с гравитацией, встаёт на ноги. Прямо передо мной его пьяная рожа. Он прёт буром, не думая прикрываться. Наивно, по старой памяти, он меня не боится.

Пробиваю ему несколько по корпусу. Бью словно по боксёрской груше. Этот придурок настолько пьян, что боли не чувствует. Внутри его щуплого тела что-то булькает. Срубаю его хуком в подбородок.

— Алик, ты цел? — Лидка снова кидается ко мне.

Гладит по щеке ладонью. Копчёный копошится у неё за спиной. Горе побеждённым.

— Отойди ж ты, — кричу, — зашибём ведь дуру!

— Ах, я дура, да?!

Она не видит то, что вижу я. Лежащий пластом Копчёный начинает двигаться. Его рука находит оградку палисадника. Низкую такую ограду, выложенную из половинок кирпича. Он расшатывает одну, тянет к себе. Шутки кончились.

— В сторону, блин!

Дёргаю девушку на себя, уводя из-под удара. Она машет руками, теряя равновесие, и локоть впечатывается точно мне в левый глаз. Сзади слышен звон стекла и истошный вопль Лиходеевой-старшей: "Хулиганы! Милиция!!!"

Сука, как же больно! В поле зрения пульсируют световые круги, от мельтешения которых хочется блевать. Где-то за ними покачивается тёмная фигура. Бью почти наугад. Попадаю во что-то мягкое, оно мнётся под моим кулаком. Фигура падает.

— Беги! — кричит Лидка.

Её мать из за занавески вопит как сирена, созывая бдительных соседей. Копчёный благодаря вбитому в подкорку шпанскому рефлексу, ползком покидает место преступления. Ещё минута, и я останусь в ответе за всё это безобразие.

Ковыляю вдоль кустов, с каждым шагом двигаясь всё быстрее. Зрение возвращается, зато начинает болеть голова. Но боюсь я совсем не этого.

* * *

— Вот держи, — Женька протягивает мне медный пятак, — приложи плотнее, должно помочь.

— Мёртвому припарки, — отвечаю.

Пятак приятно холодит кожу, и глаз перестаёт щипать. Но в его чудодейственные способности вериться мало.

— Зря ты так, —не обижается приятель. — Это бабулин, дореформенный. У меня, когда живот пучит, я его к пупку прикладываю и проходит всё тут же.

— Ты его помыл хотя бы? После пупка?

— Обижаешь, — солидно отвечает Женёк, — я его вчера под пяткой на экзамене держал, а потом в холодильнике для тебя заморозил.

— А почему дореформенный?— интересуюсь, надеясь, что все микробы сдохли в процессе заморозки.

— Бабуля говорит, до реформы деньги были настоящие, — шёпотом поясняет друг, — А потом вся медь на транзисторы пошла, а из монеты стали из всякого мусора плавить.

— Смотри не брякни где-нибудь, — говорю.

— Могила, — Женька пугается сам себя. — А может тебе кровь спустить? Можно бритвочкой под глазом надрез сделать, отёк и сойдет.

— Тоже бабка? — спрашиваю с подозрением.

— Не, свояк, — мотает башкой друг, — он часто отхватывал за свой язык длинный.

— У вас, это, походу, семейное.

Жендос огорчённо кивает.

— Походу.

Фингал не проходит. Он наливается внутренней синевой и силой. Заплывшее веко стало похоже на спелый крыжовник. Ближе к глазу всё залито тёмно-лиловым, словно ночное небо без единой звезды. Ниже по щеке цвет переходит к сиреневому и даже лавандовому, с тонкими пурпурными прожилками, как на лепестке тропического цветка.

Он притягивает внимание. Он выглядит героически и трагично, авантюрно и пугающе. Он совершенно не нужен на лице свадебного фотографа.

— Может, я вместо тебя съезжу? — в очередной раз предлагает Женька.

Идея не так уж плоха, если