Книга Уточкин - Максим Александрович Гуреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спящего меня выкинуло… Силой инерции, пробив собою маленькие кусты, я слетел с насыпи в реку…
Течение крутило меня и несло; косившие невдалеке лужайку два мужика увидели меня переворачивающимся в быстрой реке, вытащили. Привезли в бессознательном состоянии в больницу. Когда вернулось сознание, первым моим движением было желание — посмотреть на землю…»
Описанное Сергеем Исаевичем происшествие более напоминает попытку самоубийства. Словно бы Уточкин попытался повторить шаг в бездну Льва Макаровича Мациевича, когда тот бросился из падающего аэроплана, понимая, что спасения нет.
Вопрос — «Понимает он, что делает?» — так и повис тогда в воздухе, причем в прямом смысле, потому что снова и снова приходилось к нему возвращаться, поднимая машину в небо.
Может быть, он уснул за штурвалом самолета, потому что теперь только во сне мог представить себя победителем перелета из Петербурга в Москву?
Вполне возможно…
И вот ему снится сон, как он на своем «Bleriot XI», значительно опередив всех участников соревнования, садится на Ходынском поле.
Его встречает московский губернатор Владимир Федорович Джунковский в сопровождении известных городских личностей — купцов, литераторов, актрис, а также представителей духовенства. Совершенно неожиданно Сергей Исаевич видит в толпе приветствующих его горожан огромного, звероподобного обличья протоиерея Матфея Исполатова из Успенской церкви Херсонской духовной консистории, в которой его крестили летом 1876 года. Протоиерей смотрит на Уточкина долгим немигающим взглядом, а потом, закатив глаза, возглашает: «Останься здесь, ибо Господь посылает меня к Иордану… и сказал он: жив Господь и жива душа твоя! не оставлю тебя… и вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и понесся Илия в вихре на небо».
Следует заметить, что периодические издания, освещавшие перелет, в частности «Одесские новости» и «Петербургская газета», оставили о катастрофе Уточкина несколько иную информацию, которая, впрочем, ни в коем случае не перечеркивала воспоминаний самого пилота, но лишь, как думается, добавляла красок произошедшему на участке Новгород — Крестцы.
Итак, после вынужденной задержки Сергей Исаевич продолжил полет, отдавая себе отчет в том, что гонка уже проиграна и нагнать аэроплан Александра Алексеевича Васильева невозможно.
Читаем в «Одесских новостях»: «По пути к Крестцам вдруг справа дунул на стрекозу Уточкина порывистый ветер. Аппарат подбросило. Ветер усиливался. Ввиду опасности полета авиатор решил сделать спуск между деревнями Вины и Зайцево. Спуск с 500-метровой высоты.
Вот уже близка земля. Нагнулся летун вниз, посмотрел и ужаснулся. „Блерио“ опускался в пропасть. У самой почти земли авиатор заметил, что опускается на обрыв и деревья. Внизу бурлила река».
Следуя этому описанию, становится ясно, что авиатор допустил ошибки в пилотировании и полетного времени на их исправление просто не осталось, земля оказалась слишком близко.
Читаем далее: «Измятый авиатор упал в речку. Уточкин не растерялся и быстро прыгнул из аэроплана. К великому несчастью, прыжок был неудачен. Аппаратом задело несчастного летуна, смяло и бросило в речку. Стрекоза „Блерио“, как подкошенная громадная птица, ударилась со всего размаха об обрыв и также полетела в воду. Аэроплан разбит вдребезги».
Но далее события начинают развиваться уже по совершенно фантастическому сценарию.
Уточкин без сознания оказывается в воде (скорее всего, это речка Холова с действительно очень высокими и обрывистыми берегами). Падение самолета замечает случайно оказавшийся в этих краях крестьянин, который вытаскивает искалеченного пилота из воды, приводит его в чувство и переносит в деревню Вины, что расположена рядом с местом аварии.
«Петербургская газета» так описывает продолжение этой истории: «Каким-то образом вскоре узнали на этапе в Крестцах, что в 30 верстах от места катастрофы, и оттуда полным ходом помчались на автомобиле доктор и вице-комиссар.
Когда автомобиль прибыл, Уточкин пришел в себя и оставался все время в полном сознании.
Разбившегося Уточкина осторожно положили на автомобиль и повезли в земскую больницу в Крестцы.
После катастрофы в Петербурге в аэроклубе была получена телеграмма, что у упавшего сломана левая нога и измята грудь. Эта телеграмма пришла в 9 ч. 49 м. вечера, т. е. еще до осмотра врачом пострадавшего.
Уже около 10 час. Уточкина привезли в больницу, в Крестцы, и врач приступил к осмотру. Доктор Дроздов тщательно исследовал больного и нашел у него перелом правой ключицы, вывих левой подколенной чашечки и обнаружил у бедного летуна легкое „сотрясение мозга“.
Повреждения, полученные Уточкиным, признаны очень серьезными, но не очень опасными для жизни. Доктор надеется на крепкий организм пострадавшего. Счастливая случайность, что при падении Уточкина в речку присутствовал крестьянин. Не будь его поблизости, авиатор, бывший без сознания, наверняка утонул бы».
Когда Сергею Исаевичу потом рассказали о том, что с ним произошло, он был совершенно потрясен, что мог погибнуть вовсе не от удара о землю, что для воздухоплавателя было бы естественно, а от того, что чуть не утонул.
Просто мог безвозвратно уйти в небытие, в непроглядный мрак подводного царства, хотя и очень хорошо плавал, как рыба, находя сей инстинкт (он же навык) у себя абсолютно непреодолимым.
Но обстоятельства жизни оказались выше, и он, что доказала катастрофа под Крестцами, не обладал сверхзнанием, которым по логике вещей должен был обладать сверхчеловек, знанием того, что тебя ожидает впереди. Обладал лишь уверенностью в собственной неуязвимости, но этого оказалось недостаточно. Более того, эта уверенность могла быть в любую минуту попрана, повержена ли какой-то иной, высшей силой, которую можно было называть по-разному — случаем, судьбой или Божественной волей.
Да, был потрясен.
Был повержен.
Был разочарован.
Был подавлен.
Не находил объяснения случившемуся, а олицетворением единственного упования, единственной силы, спасшей ему жизнь вопреки обстоятельствам и здравому смыслу, оказался простой мужик, который волею случая проходил мимо речки Холовы и ничего не знал ни про воздухоплавание, ни про перелет Санкт-Петербург — Москва, ни про пилота Сергея Уточкина, ни про его «отвращение к гонке» и привычку первенствовать.
Может быть поэтому через несколько лет он напишет своему брату Леониду Исаевичу столь странные для него, Сережи Уточкина, слова: «Кажется, пошел бы и бросился в море, и тем бы дело и кончилось…»
Покончить с собой, чтобы подобным образом осознать свое главенство и независимость от судьбы или Божественного Промысла.
И вновь на ум приходили слова Лермонтова — «никто моим словам не внемлет… я один». Казалось бы, ничего нового, ситуация знакомая, но теперь для Сергея Исаевича она наполнилась иным смыслом — он сам не внемлет собственным словам, пытается переубедить самого себя, угрожает сам себе, одновременно понимая, что это бессмысленно и глупо.
«Мозг мой, освободившись от угроз, чувствует легкость». — Прежде чем сказать эти слова, Уточкину придется
