Книга Ложная слепота - Питер Уоттс

— Это! Ты чего, ослепла?

Он не просто держался за ногу, сообразил я. Он ее дергал. Пытался оторвать.

Кто-то истерически расхохотался у меня под шлемом.

— За руку его держи, — приказала Бейтс, стискивая лингвиста за запястье, пытаясь отодрать пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в бедро. — Лом, пусти. Сейчас же.

— Уберите это от меня!

— Это твоя нога, Головолом.

Мы боролись всю дорогу до колокола.

— Это не моя нога! Вы гляньте на это, как оно… оно дохлое. Оно ко мне прилипло…

Почти добрались.

— Лом, слушай меня! — рявкнула Бейтс. — Ты меня сл…

— Уберите!

Мы затолкнули Банду под купол. Бейтс отступила, когда я нырнул вслед за ними. Поразительно, как она держалась. Ей каким-то образом удавалось не подпускать демонов к себе и загнать нас в безопасное убежище, как овчарке в шторм. Она…

Майор не последовала за нами. Аманда Бейтс исчезла. Обернувшись, я увидел ее тело рядом с палаткой. Рука в перчатке сжимала край полотнища. Но даже сквозь слои каптона, хромеля и поликарбоната,[49]даже сквозь искаженные полублики на забрале ее шлема я увидел, чего не хватало. Ее грани рассеялись.

Это не Аманда Бейтс. У существа передо мной было не больше графов, чем у манекена.

— Аманда?

Банда тихонько бредила у меня за спиной.

— В чем дело? — это Шпиндель.

— Я остаюсь, — ответила майор. Без всякого выражения. — Я все равно мертва.

— Что?.. — у Шпинделя выражения хватало. — Сейчас будешь, если не…

— Оставьте меня, — отрезала Бейтс. — Это приказ.

Она запечатала нас в палатке.

* * *

Для меня такое было не впервой. Невидимые пальцы и прежде ковырялись в моем мозгу, взбаламучивая грязь и срывая струпья. Воздействие «Роршаха» оказалось намного мощнее, но Челси действовала…

…точнее. Наверное, так.

Она называла это «макраме»: глиальные замыкания, каскадные эффекты, шинковка критических ганглиев. Если я зарабатывал чтением мозговой архитектуры, Челси ее ремонтировала — находила критические узлы, бросала гальку у истоков памяти и наблюдала, как волны сливаются в рокочущий поток в низовьях психики. Она могла прошить довольством твои мозги за то время, пока ты жевал сэндвич, за час ленча, а за три — примирить с тяжелым детством.

Тюнинг научился обходиться без людей, как и многие другие области человеческой деятельности до него. Человеческая природа становилась на конвейер, и само человечество из производителя все более и более становилось продуктом. И все же для меня искусство Челси озаряло странный старый мир новым светом — верстка мысли не ради всеобщего блага некоего абстрактного общества, а ради простых эгоистичных стремлений индивида.

— Позволь мне подарить тебе счастье, — сказала она.

— Я вполне счастлив.

— Я сделаю тебя еще счастливей. ВТП, за счет фирмы.

— ВТП?

— Временный тюнинг позиционирования. У меня остались права доступа в «Саксе».

— Меня и так достаточно корректировали. Переправь еще хоть синапс, и я могу превратиться не пойми во что.

— Глупости, и ты это сам понимаешь. Иначе каждое переживание превращало бы тебя в другого человека.

Я поразмыслил над этим.

— Наверное, так и есть.

Но она настаивала, и даже самые убедительные аргументы против счастья становятся сизифовыми камнями; так что однажды вечером Челси пошарила по сусекам и вытащила на свет сетку для волос, облепленную жирными серыми шайбами. Сетка оказалась сверхпроводящей паутиной, тонкой, словно мгла, для улавливания колебаний самой мысли. Шайбы — керамическими магнитами, омывавшими мозг собственным полем. Накладки Челси были завязаны на базовую станцию, игравшую на интерференционных узорах между этими устройствами.

— Раньше только для размещения магнитов требовалась машина размером с ванну, — Челси уложила меня на диван и расправила сетку на волосах. — Это единственное чудо, которое позволяет совершить такая вот портативная штуковина. Можно найти горячие точки, можно даже шандарахнуть по ним, если надо, но эффекты ТКМС[50]со временем стираются. Для долговременной корректуры придется идти в клинику.

— И что же мы ищем? Подавленные воспоминания?

— Таких не бывает, — она широко улыбнулась, ободряя меня. — Есть только воспоминания, которые мы предпочитаем нитрировать или обходить мыслями, если понимаешь.

— Я думал, ты собиралась дарить счастье. Почему…

Челси приложила палец к моим губам.

— Веришь или нет, Лебедь, люди временами предпочитают игнорировать даже счастливые воспоминания. Ну, например, если им понравилось что-то, что они считают неприличным. Или, — она поцеловала меня в лоб, — если они считают, что счастливыми быть недостойны.

— Так мы будем…

— Тянуть фанты. Пока не вытянешь, не узнаешь, что попалось. Закрой глаза.

Где-то между ушами у меня зародилось тихое гудение. Голос Челси вел меня в темноте.

— Только имей в виду: память — не исторический архив. На самом деле, это… импровизация. Многое из того, что у тебя ассоциируется с определенным событием, может быть фактически неверно, как бы ясно тебе оно ни вспоминалось. У разума есть странная привычка клеить коллажи. Вставлять подробности постфактум. Но это не значит, что память тебе врет, так? Она честно отражает видение мира человека, и каждое воспоминание служит кирпичиком в твоей картине мира. Но они не фотографии. Больше похоже на импрессионистские картины. О'кей?

— Ладно.

— О, — проговорила она. — Что-то есть…

— Что?

— Функциональный узел. Задействован постоянно, но в малую силу, недостаточно, чтобы добраться до сознательного восприятия. Посмотрим, что получится, если…

Мне десять лет, я рано пришел домой, только зашел на кухню, где пахло подгоревшим маслом и чесноком. В соседней комнате ругались папа и Хелен. Откидная крышка кухонного мусоропровода осталась открытой — временами одного этого хватало, чтобы Хелен завелась. Но ссорились они по другой причине; мать «просто хотела, чтобы всем стало лучше», а папа говорил, «есть же пределы» и «так нельзя». А она отвечала, «ты не знаешь, на что это похоже», «ты едва его видишь», и тогда я понял, они ссорятся из-за меня. В чем вообще-то не было ничего необычного.