Книга Детство - Карл Уве Кнаусгорд

Вернувшись домой, она принялась готовить еду, чтобы накормить нас перед отъездом, и уже скоро внизу в прихожей открылась дверь, это пришел дедушка, лицо у него было такое недовольное, что бабушка спросила:

— Проиграли, что ли?

Дедушка кивнул, уселся на свое место, она налила ему кофе. Я никогда так и не уяснил себе, каков на самом деле расклад сил между дедушкой и бабушкой. С одной стороны, она всегда подавала ему еду, готовила, мыла посуду и делала всю остальную работу по дому, но в то же время часто сердилась и выказывала раздражение, иногда ругала деда и высмеивала, причем довольно обидно и резко, между тем как он больше отмалчивался и не отвечал ей тем же. Потому что ему это не требовалось? Потому что все, что бы она ни сказала, не задевало его всерьез? Или потому, что он не смел? Когда такое происходило при нас с Ингве, бабушка нам подмигивала, как бы показывая, что все не так страшно, или же, наоборот, использовала нас, заявляя, например, что «наш дедушка даже лампочку вкрутить по-человечески не умеет», а дедушка мог иногда выразительно посмотреть на нас и с усмешкой покачать головой. Никаких других проявлений близости, кроме вербальных или того, как бабушка ему прислуживала за столом, я между ними никогда не наблюдал.

— Ну и как? Говорят, они проиграли? — снова спросила бабушка через десять минут, когда по лестнице поднялись мама, папа и Ингве.

— Так и есть, — сказал папа. — Но, как говорится, «все проиграв — побеждаешь, все потеряв — обретаешь»[4]. — А ты что скажешь, отец?

Дедушка буркнул что-то невнятное.

На прощание нам было вручено два пакета — один со сливами, другой с грушами, вдобавок к пакету с булочками. Дедушка попрощался с нами наверху, он не пожелал покидать свое кресло, в то время как бабушка, проводив нас по лестнице, от души обняла обоих, вышла на крыльцо и махала нам вслед, пока мы не скрылись из вида.

Как ни странно, обратно мы всегда добирались быстрее. Я любил ночную езду — свечение приборной доски, приглушенные голоса, доносящиеся с передних сидений, мерцание встречных фонарей, накатывающее волнами, как прибой, и сменяющееся длинными отрезками пути в темноте, где не было ничего, кроме асфальта и обрывков ландшафта, вырванных фарами из темноты на поворотах. То это кроны деревьев, то торчащая скала, то вдруг морской залив. Особенное удовольствие представляло собой ночное возвращение домой, звуки шагов на крыльце, громкое хлопанье автомобильной дверцы, звон ключей, загоревшийся в прихожей свет, открывающий твоему взору давно знакомые предметы. Дырочки для шнурков на ботинках точно глаза, язычок — лоб, холодные взгляды белых розеток над плинтусом, вешалка в углу, словно отвернувшаяся от нас. А в комнате — карандаши и ручки, сгрудившиеся в подставке, будто школьники-подростки, один какой-нибудь независимо выглядывает через край, как через забор, готовый в следующий миг плюнуть оттуда, демонстрируя, до какой ему степени всё и вся до лампочки. Одеяло и подушка на кровати либо лежат аккуратно расправленные, что, кажется, к ним и не прикоснись, похожие на саркофаг или капсулу в космическом корабле, либо хранящие след моего тела, только и ждущие, чтобы кто-то помог им переменить положение, потому что сами об этом попросить не могут. Неподвижный взгляд лампочки. Открытый рот замочной скважины, два винтика на металлической накладке — глаза, а ручка — длинный кривой нос.

Я почистил зубы, громко пожелал маме и папе спокойной ночи и лег в кровать, собираясь почитать полчаса. У меня было две любимые книжки, которые я иногда пытался надолго отложить, чтобы затем прочитать как в первый раз, но, не утерпев, сам же нарушал свой зарок. Одна была «Доктор Дулиттл», про врача, который понимал язык животных: однажды он отправился к ним в Африку, сначала его поймали готтентоты; побывав у них в плену, он наконец нашел то, что искал, — удивительного зверя о двух головах, одна сзади, другая спереди. Вторая книга называлась «Фрези Фантастика»[5] — о девочке, умевшей танцевать на струях фонтана; после множества приключений она стала танцевать на фонтане, который выпускал из своего дыхала большой-пребольшой кит. Но в этот вечер я достал из стопки другую книжку — «Маленькую колдунью»[6], про ведьму, которая была слишком мала, чтобы ее пустили на шабаш на Блоксберге, но она все равно туда пробралась. Она делала много такого, что ей запрещалось, например, колдовала по воскресеньям, читать об этом было невыносимо, ведь когда-нибудь она попадется. И она действительно попалась, но все кончилось хорошо. Я начал читать, но эта история была мне давно знакома, и я стал смотреть картинки. Пролистав книжку, я погасил свет, лег на подушку и закрыл глаза.

Я уже засыпал, а может быть, даже заснул, как вдруг очнулся у себя на кровати, разбуженный звонком в дверь.

Динь-дон.

Кто это мог быть? К нам никто никогда не звонил, кроме тех случаев, когда мы ждали гостей, причем в девяти случаях из десяти это были бабушка с дедушкой или разве что изредка какой-нибудь коммивояжер или кто-то из товарищей Ингве. Но никто из них не стал бы звонить в дверь так поздно.

Я сел на кровати. Услышал, как прошла по коридору мама и спустилась по лестнице. Снизу донеслись тихие голоса. Она вернулась наверх, обменялась несколькими словами с папой, которых я не расслышал, снова спустилась и, должно быть, оделась, потому что вскоре хлопнула входная дверь, а затем во дворе заработал мотор ее машины.

Что случилось? Куда это она в такое время? Ведь уже десять часов!

Через несколько минут по лестнице спустился и папа. Но он не вышел на улицу, а прошел в свой кабинет. Услышав это, я встал, осторожно открыл дверь и прошмыгнул через коридор в комнату Ингве.

Ингве читал, лежа на кровати. Он даже не раздевался. При виде меня он улыбнулся и поднялся с подушки.

— Что это ты бегаешь в одних трусах? — спросил он.

— Кто там сейчас звонил?

— Кажется, фру Густавсен, — сказал он. — Со всеми детьми.

— Так поздно? Почему? И зачем уехала мама? Куда это она?

Ингве пожал плечами:

— Она, кажется, поехала отвезти их к каким-то родственникам.

— А почему?

— Густавсен напился. Разве ты не слышал, как он орал на них?

Я мотнул головой:

— Я спал. И Лейф Туре тоже приходил? И Ролф?

Ингве кивнул.

— Вот черт!

— Папа, наверное, скоро вернется наверх, — сказал Ингве. — Лучше бы ты шел к себе и лег в кровать. Я тоже сейчас лягу.