Книга Господа Чихачёвы - Кэтрин Пикеринг Антонова

Гораздо раньше, в 1836 году, Яков сообщает о сходном «небольшом происшествии»: «Вчера люди мои увидели что замок у кузницы отбит и пробой выдернут. По осмотре оказалось, что какому-то чудаку понадобился винт из клещей прибитых к наковальне и еще какие-то незначащие клещи. Впрочем все остальное цело. Вот чудак! Стоило же из‐за таких вещей рисковать быть поколоченным». Андрей отвечает, что «следовало произвести следствие. Ныне время зимнее: видны следы: какие? Сапожные или лапашные? И в которую сторону носки? И в которую пятки? Если ясных улик не окажется, то хотя в подозрении оставить можно: Буриковский ли, сельский ли? Или какой другой? Впрочем кабы не посты попробовать бы попытаться на приманку?»[291]

Деревенские возмутители спокойствия, включая тех, кто участвовал в событиях в Афанасево, предстают в документах отдельными личностями, чье поведение ставило под угрозу благополучие как всех остальных крестьян, так и помещиков. Страх перед кражей или порчей ценных ресурсов несколькими смутьянами обсуждался в тех же выражениях, что и более характерный для всех деревенских жителей страх перед пожаром[292]. Пожар в любом месте губернии неизменно становился новостью, достойной упоминания в дневниках и бурного обсуждения, а когда пожар случался поблизости, всех звали его тушить. Точно так же, когда разносились вести о воровстве, всех призывали помочь найти виновного. Как минимум в этом случае крестьянское непослушание входило в список обстоятельств, угрожавших безопасности и стабильности деревни – всех ее жителей, а не сводилось только к вопросу о полномочиях хозяина в отношении крепостных.

Разумеется, о власти не забывали, даже когда дворянскую семью и крестьян связывал страх перед внешней угрозой. Пожар в Дорожаево в марте 1835 года привел к уголовному расследованию. Судья (скорее всего, уездный) назначил для производства следствия особого представителя от крестьянского сословия («сельского заседателя»), «для вящей справедливости, как не дворянин, то ни той ни другой стороне мирволить меньше будет»: это указывает на то, что в поджоге подозревали одного из местных крестьян. Рачок уверял Андрея, что расследование было «произведено совершенно беспристрастно», хотя, судя по всему, безрезультатно. «Порча», то есть трудности в ходе расследования, по мнению Андрея, произошла «от самих же мужиков, что во время спросу о поведении зажигателя стояли как истуканы даже и наши». Имеется в виду процедура так называемого повального обыска, проводившаяся при уголовном следствии, при которой соседей и знакомых подозреваемого опрашивали о его характере и поведении. Андрей затрудняется объяснить молчание крестьян и задается вопросом: «Магнетизм ли, гальванизм ли действовал черт их знает. Думать должно: опасаются его же мести в случае, ежели он на прежнем жительстве останется»[293]. Хотя Андрей, судя по всему, не допускал мысли, что крестьяне могут не доверять официальным следственным мероприятиям и отказываться в них участвовать, сам он считал, что сельский заседатель произвел следствие «довольно слабо» из‐за того, что судья, его непосредственный начальник, по какой-то причине не хотел преследовать человека, подозревавшегося в поджоге: «И какая дальновидная тонкость угадывать, что судье может не понравиться обнаруженный преступник». Обобщая этот случай, Андрей довольно критически высказывается по поводу существовавшей системы судопроизводства и выборного сословного самоуправления на местах: «Вот тебе маленький образчик отношений в людских и деликатности в службе по выборам»[294].

31 марта 1837 года деревня Якова, Берёзовик, тоже пострадала от пожара. Он начался около полуночи в доме крестьянина по прозвищу Конь. Сгорело восемь домов, но именно в семействе Коня были пострадавшие. Согласно Якову, «старик Конь больно обжегся», его «старуха сильно обожжена», но сильнее всего пострадал их сын Николай, обгоревший «от плеч и до пальцев». Яков отреагировал на пожар, перенеся к выходу комод, шкатулку с бумагами и некоторые книги, а также сняв со стен портреты и картины на тот случай, если огонь перекинется на его собственный дом. Затем он послал своих людей тушить пожар. К рассвету горевшие дома обрушились, и в результате огонь потух – «и тогда все поуспокоились». Последним, что написал Яков, было: «Слава Богу, что было тихо, и народ был дома; несколькими часами случись позже – и народ был бы в Тейкове на базаре», – то есть огонь не встретил бы сопротивления[295].

В 1861 году случился пожар в деревне Иконниковых, Губачево. Пять домов сгорело дотла, но, как пишет Андрей: «Слава Богу, Ник. Сергеич [Иконников] в это время ночевал у меня». Пожар начала солдатка Анна Петрова, которая, поссорившись с мужем, «имела намерение сжечь его и подожгла, в чем и призналась присовокупив, что с года тому назад сделала тоже преступление задушив собственного младенца»[296]. Затем Андрей описывает другой пожар, в деревне Гридкино, начатый мальчишками: «…шалили спичками в отсутствие больших на сенокосе». В результате этих шалостей «уцелело всего 2 дома, прочие же 13 сделались жертвою пламени»[297]. Как и в других случаях, отдельные смутьяны поставили под угрозу общее благополучие.

Помимо воровства и пожаров, серьезную угрозу являла собой погода, перемена которой могла за ночь практически лишить деревню средств к существованию. В 1834 году Яков грустно пишет Наталье о своем хозяйстве: «…об моем хозяйстве сказать хорошего кажется ничего нельзя. Огурцы также пропали, картофель едва ли соберем столько сколько было посажено; бушмы [брюквы] набрали самую безделицу. Свекла дряннинькая, а морковь и еще кажется хуже. Все это очень и очень не хорошо». Однако дворянское семейство было лучше защищено от этих дурных последствий, чем крестьяне: для Якова «всего [было] хуже… то, что лихорадка меня измучила»[298]. Но от года к году большинство помещиков сталкивались с возможностью серьезных потерь в хозяйстве. Опубликованная в «Земледельческой газете» статистика показывает, какое количество земли было с 1821 по 1835 год засеяно одним помещиком различными зерновыми, какой урожай собран и продан. Таблица демонстрирует огромную разницу от года к году: общий доход от продажи всех зерновых мог составлять от 229 рублей 40 копеек до суммы почти в десять раз большей. Причин такой разницы было множество: в некоторые годы лучше возделанная земля приносила больший урожай, но в другие этого не случалось. Подчас большее количество посеянного зерна приносило больший урожай, подчас нет. А иногда очень высокий урожай приносил лишь небольшой доход, в зависимости от изменения рыночных цен[299].