Книга Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы - Владимир В. Видеманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ходжейли» обычно переводится как «страна паломников», но можно понять и как «страна господ» — по аналогии с ходжагоном (орденом господ). В этих местах есть что-то экстраординарное. Может быть, особый климат или просто поле древних руин дают себя знать? Через много лет мне удалось, как я полагаю, приблизиться к решению этой загадки — и прежде всего в контексте «могилы Адама» как особого места. Выяснилось, что мазар Пайгамбара (Пророка) Адама расположен в географическом центре большой суши Старого Света, то есть нашей Ойкумены. Он лежит непосредственно на пересечении прямых, проведенных от крайнего восточного мыса Евразии на Чукотке (Дежнева) до Зеленого мыса на крайнем западе Африки (Сенегал) и от крайнего северного мыса евразийской суши на Таймыре (Челюскин) до мыса Доброй Надежды на самой южной оконечности черного континента. Через эту же Адамическую точку проходит прямая между северо-западным краем Европы у норвежского мыса Нордкап и юго-восточной оконечностью Азии в районе Сингапура. Таким образом получается, что могила Адама (а точнее — Гайя Мартана) — это географический центр Ойкумены, действительный полюс мира!
Москва, 1983–1984
Вместе со мной в вагоне ехала группа азиатских подростков, разговаривавших при этом между собой по-русски. Как выяснилось, это были местные пэтэушники, отправляющиеся на практику в Волгоград. Когда поезд пересекал по гигантскому мосту Волгу и на том берегу появился силуэт этого крупного промышленного города, подростки как один прилипли к окнам, восторженно крича друг другу: «Эй, посмотри, Волгоград! Вот это крутой город, смотри, какие дома!» Видимо, они впервые в жизни видели такой внушительный очаг цивилизации и неуемно радовались по этому поводу. Я, к сожалению, не мог разделить с ними их восторга. После теплой Азии периода сбора урожая с ее фантастической природой, романтическими кишлаками и их веселыми обитателями оказаться в полосе осенней российской тоски было малопривлекательным. Серые блоки высоток и ядовито дымящие трубы бесконечных заводов под хмурым октябрьским небом ничего иного, кроме чувства глубокой депрессии, не вызывали.
В Москве же вообще царил жуткий холод. С вокзала я отправился на «Сокол», к Любе-художнице, с которой меня некогда познакомил Володя Степанов. В просторной Любиной квартире можно было выспаться, вымыться, отзвониться и спокойно решить, что делать дальше.
Дома оказались Люба и ее подруга Лина, тогдашняя степановская жена. Меня очень радушно приняли, накормили, обогрели. Потом стали укладывать. Спать в постели я категорически отказался, ибо вот уже много лет предпочитал ей жесткую поверхность простого пола. Люба предложила лечь прямо на застеленном простыней ковре. Ковер этот, как выяснилось, был очень непростым. Его некогда привез — то ли из Турции, то ли из Ирана — Любин папа. На голубом фоне этого истинного произведения искусства ручной работы были выведены замысловатые узоры и образы явно инициатического порядка. Возможно, это была своеобразная запись мелодии ткаческого зикра, с которым издревле связана традиционная технология производства ковров.
— Да, неплохая вещь, прямо ковер-самолет!
— Это на самом деле ковер-самолет! Если ты сейчас заснешь на нем, то непременно куда-нибудь улетишь. Ведь на этом ковре всего несколько дней назад спал сам Мирзабай!
— Как Мирзабай?!
Дамы бросились наперебой рассказывать, как они недавно познакомились с этим великим восточным кудесником и сверхчеловеком. Я в свою очередь поведал о своей безуспешной попытке найти его в Бируни и на Султан-Бобо.
— Как, ты только что был в гостях у Мирзабая?
— К сожалению, не у Мирзабая, а у Абая. Мирзы дома не оказалось, а ждать его я не стал. А что, Абай тоже тут был или Мирза путешествовал один?
— Нет, с Абаем.
На мои расспросы об Абае барышни уверенно заявили, что более вежливого и деликатного человека в жизни не встречали. Они очень удивились моему рассказу о его агрессивности и неприветливости. Это просто не укладывалось у них в голове:
— Как, Абай — и такой хам? Да он же просто душечка! Володя, наверное, ты что-то не так понял. Ведь он же мастер-маг, излагающий свою позицию притчами!
«Ничего себе притчи», — подумал я, но настраивать Любу с Линой против Абая не стал, не желая блокировать тем самым потока их откровений.
— Ну, насчет Абая у меня есть конкретное личное впечатление, а как выглядит Мирзабай?
— Да вот, у нас есть слайд!
На слайде я увидел обоих магов в советской военной форме времен Великой Отечественной, в пилотках и при медалях. Выяснилось, что это кадр из фильма, в котором они только что снялись в ролях отца и сына. Мирза выглядел пониже и пошире Абая, но в принципе «родственное» сходство было вполне адекватным.
Так, совершенно неожиданно мне удалось-таки увидеть Мирзабая и составить о нем хоть какое-то предварительное впечатление. Люба продолжала рассказывать:
— Он весь такой расписной, с посохом, в колпаке, длинном халате, сплошь увешан значками с Лениным, в бусах и кольцах. Я его спрашиваю: «Мирза, а это что за кольцо такое? Наверное, особенное?» А он мне отвечает: «Один палка даешь — кольцо твое!»
И обе дамы заговорщицки захихикали.
Позже, уже в Таллине, я получил по почте открытку с памятником Бируни, на обратной стороне которой был написан по-русски рубай Омара Хайяма, а внизу шла размашистая корявая подпись почерком первоклассника: «Мирзабай». Потом пришло письмо, где тем же корявым почерком и на чудовищном пиджине[119] был написан текст примерно такого содержания: «Володя, мы тут круто квасим, хотим выпить и за твое здоровье. Будь другом, вышли денег на водку!» Вместо денег я выслал фотографию пьянки в Таллине: «Тоже пьем за ваше здоровье! На него ушли все деньги!»
Так начался наш эпистолярный роман, длившийся, впрочем, не очень долго, ибо вскоре произошли трагические события, в которые оказались непосредственно вовлеченными Мирза с Абаем, что стоило обоим свободы, а последнему в конечном счете и самой жизни. Об этом я расскажу ниже, а пока что продолжу повествование о своих московских встречах по возвращении в столицу после почти полугодичного отсутствия.
Одним из пунктов моей московской программы была встреча с Варварой Михайловной Ивановой[120] — известной в те времена столичной парапсихологиней, наводку на которую мне дал в Душанбе Игнатьич. Компания этой мадам собиралась раз в неделю у кинотеатра «Звездный» на «Юго-Западной». По выходе из метро я обнаружил у кинотеатра тусовку человек из десяти. Осторожно подошел, вычислил «главную»:
