Книга Дорогой надежды [= Дорога надежды ] - Анн Голон

Граф достал из кармана «ожерелье» Вампум, врученное ему Тагонтагетом. Оно не обладало значимостью договора и не превышало размерами того ожерелья, которое вождь Уттаке послал Анжелике в годину великого голода.

Оно представляло собой обыкновенную перевязь в десять дюймов длиной и два дюйма шириной. Ее рисунок был прост и понятен: внизу за темно-голубой полосой, окаймлявшей с четырех сторон изображение, можно было различить силуэт лежавшего человека, разметавшего руки и ноги, что символизировало рану или насильственную смерть. Над ним были занесены четыре кола или бревна, указывавшие на то, что он будет ими раздавлен, а может быть, и загнан в могилу. С помощью этого изображения Уттаке сообщал, что их враг повержен и уже не сможет им повредить.

А чтобы не возникло никаких сомнений в отношении личности распростертого, вышивальщицы Вампума несколько нарушили традицию, предписывавшую им использовать для официальных документов лишь полоски кожи и твердые ракушки: белые, темно-синие, голубые или фиолетовые и реже черные. На том месте, где должно было находиться сердце, они сочли возможным вставить осколок красного камня — рубина с его распятия.

На сей раз это действительно он.

Анжелике казалось порой, что его вообще не существует. Он умел отыскивать непреклонных людей, которым поручал выполнение неумолимых приговоров, тогда как сам старался казаться мягким и обаятельным, чтобы не оттолкнуть от себя слабые и ранимые души.

— Помните, как вызывающе вел себя Герант, пришедший к нам в лагерь на берегу Кеннебека? И вот теперь де Марвиль…

Вспоминая происшедшую сцену, Анжелика вынуждена была признать, что глашатаю отца д'Оржеваля нельзя отказать в мужестве.

Не так-то просто было атаковать в лоб Жоффрея де Пейрака, особенно в словесных поединках; в тех редких случаях, когда она являлась свидетельницей подобных сцен, их участникам становилось «не по себе».

Впрочем, порой она не могла удержаться от вопроса: не стали ли страдания отца де Марвиля, которые он претерпел у ирокезов, при всем иезуитском складе характера этого человека причиной его легкого умопомрачения?

Это соображение несколько смягчило праведный гнев, который едва не овладел ею.

И в самом деле, ее мысли приняли другое направление, ибо она начала усматривать нарочитую искусственность в самой чрезмерности его высокомерия.

За его словами таилась ложь, но какого рода? И в какой момент она ее почувствовала? Где именно она заметила трещину, угрожающую целостности всей конструкции?

Какая-то «настоящая» скрытая боль придавала неистовым обвинениям и оскорблениям иезуита неподдельный пафос.

Словно следя за ходом ее мыслей, Жоффрей де Пейрак прошептал, кивая головой:

— И все же хотел бы я знать, что могло произойти, чтобы такой бесчувственный человек, как де Марвиль, оказался потрясенным до глубины души?

— А случилось то… что отец д'Оржеваль умер, Жоффрей. И поверьте мне, его очень любили. Разумеется, не без помощи тонкой игры, благодаря которой он сохранял свою власть над людьми; я это поняла в Квебеке. Даже те, кто расходился с ним и принимал нашу сторону, питали к нему теплые чувства. И, может быть, именно потому он куда опаснее мертвый, чем живой.

— Признаю, что господами из «Общества Иисуса» не так-то легко управлять, не говоря уже о том, чтобы их провести. Учась властвовать над умами, они прошли суровую школу, многолетнюю эзотерическую и интеллектуальную подготовку. Могущество, владение секретами, знание правил, включающих упражнения для развития необходимых навыков, а также знакомство с оккультизмом — все это весьма надежное оружие. Так что это самая настоящая армия, а глава их ордена — генерал. Армия, получившая от папы, интересы которого она защищает, исключительные привилегии, как, например: если некто «посягает на орден, будет подвергнут отлучению от церкви фактически и по праву». Даже епископ…

— Вчера, когда этот отец де Марвиль обращался к вам, и с такой заносчивостью, у меня было ощущение, что его устами говорил отец д'Оржеваль. Дух которого, быть может, переселился в него?

Жоффрей улыбнулся и ответил, что, решив поначалу дать церковнику гневную отповедь и заставить дорого заплатить за оскорбления, он вдруг передумал.

Отец де Марвиль был известен своей воинственностью и фанатизмом. Отец де Мобеж сознательно держал его подальше от Квебека, на передовой всегда опасных ирокезских линий, где его злоба позволяла добиться от дикарей большего, чем благостность его предшественников.

Как крещеные, так и некрещеные язычники стали в конце концов бояться его проклятий и живописаний ада, решив, что в него вселился дух барсука или росомахи — животных, наводящих ужас своими дьявольскими повадками упорством и изощренной мстительностью.

— Кончится тем, что я окажу ему протекцию и получу разрешение посадить его на корабль, отплывающий в Европу.

— Он захватит с собой клеветнические, дискредитирующие нас документы.

— Ну и пусть! Разве можно удержать сухие листья, носимые дьявольским ветром? Кто знает, не обернется ли его жестокость против него самого! И потом, говоря по совести, дорогая, следует признать, что в его последнем обвинении против меня было много правды. Если бы его слова не преследовали цель создать ложный и уничижительный образ той, в преклонении перед которой он меня упрекнул, я бы отдал дань его проницательности. Ибо, и это истинная правда, вы для меня — все, я у вас в подчинении, я — ваш раб.

— Говорите тише, — взмолилась она, — иначе «им» опять захочется вас сжечь.

Глава 11

Скандальный визит в дом Кранмеров имел своим благоприятным последствием то, что Анжелика встала с постели. Преодолев трудный этап выздоровления благодаря тому, что без разрешения спустилась и поднялась по лестнице, она решила закрепить достигнутый успех. На следующий день она повторила свой подвиг, оделась и спустилась в сад. Для нее принесли кресло. Она наслаждалась солнцем, все еще летним, казавшимся сквозь листву зеленоватым.

Среди аромата зреющих фруктов и того более стойкого, который исходил от грядок лечебных и душистых трав, выращиваемых каждой английской хозяйкой в укромном уголке сада, ее ноздрей коснулся тонкий запах лесной земляники.

Земляничное благоухание было мимолетным, как сон. Его принес с собою легкий бриз, подобный дыханию, которое она ощутила на своей щеке. Она с усилием стряхнула с себя почти сладостное оцепенение. Ей захотелось прогуляться по аллеям. Она оставила кресло, поставленное для нее в тени липы, и все еще нетвердой поступью отправилась на поиски земляники. И нашла ее у края аллеи, поросшей сухой пожелтевшей травой.

Это было как в сказке. Вкус вновь обретаемой жизни, ее скромный и восхитительный вкус на языке.

Время сбора лесных ягод еще не наступило, время, когда все северные поселенцы Нового Света: французы и англичане, мужчины, женщины и дети — с корзинками в руках устремлялись к необозримым пространствам, поросшим короткими рдеющими листьями и лесными ягодами — голубыми, черными, фиолетовыми, красными, розовыми, желтыми. Среди них: терн, черная смородина, ежевика, малина и в особенности та, что во Франции называется «черникой», маленькая лесная ягода, напоенная сладостью и солнцем, а в сушеном виде предохраняющая северян от недуга, угрожающего тем, кто долгие месяцы лишен свежих овощей и фруктов, знакомого пионерам и матросам цинги.